"Анатолий Михайлович Медников. Берлинская тетрадь " - читать интересную книгу автора

в голову, что я буду спать в землянке в берлинском пригороде и рисовать
панораму для стрельбы по Александерплац?
Прозоровский развел руками.
- Это даже не под силу могучей фантазии романистов-классиков!
- Жизнь сложна, Борис Глебыч, - сказал я, - знаю и по своему малому
опыту, и полна удивительных неожиданностей. Для некоторых даже и сама война
оказалась роковой неожиданностью.
- Не для меня, нет! Я никогда не строил никаких иллюзий, думая о
фашистах. Я внутренне содрогался при мысли о возможности какого-либо
компромисса с ними и вообще оттого, что они живут на свете.
- Но в военкомат для аттестации вы все-таки не нашли время зайти?
- В военкомат? Грешен! Но, честное слово, нет худа без добра. Вот рисую
панорамы. Когда надо - стреляю. Там, за нашей границей, случалось, что и
штаб в полном составе шел в атаку с автоматами и гранатами. Вы же знаете. И
ваш покорный слуга не праздновал труса.
Сказав это, Прозоровский нагнулся и полез под койку. Оттуда он вытащил
фибровый чемодан и, щелкнув замками, открыл его.
Чемодан на фронте мне всегда казался вещью из другой, мирной жизни. Я
сам воевал солдатом, некоторое время служил в артиллерийском полку, мне ли
не знать, что все скромные солдатские пожитки укладываются в удобный
заплечный мешок. Поэтому я не без удивления взглянул на Прозоровского.
- Для панорам, - коротко пояснил он.
В чемодане Прозоровский хранил и, конечно, с большим трудом таскал за
собой коллекцию картин, которые он рисовал под Малоярославцем и Вязьмой, на
Днестре и у Рославля, в верховьях Днепра и в смоленских лесах, в Полесье и
под Варшавой, на Одере и под Берлином.
Я устроился на кровати, широко расставив ноги, а Прозоровский, бережно
вынимая из чемодана, укладывал листы на мои колени.
- Сколько их у вас?
- Много, мой друг! Вышла бы картинная галерея. Правда, вы не видите
здесь людей. Но они все в моей памяти связываются с этими пейзажами, живые и
мертвые.
Я спросил, сохранилась ли у Прозоровского квартира в Москве, чтобы
после войны разместить там на стенах это необычное собрание картин.
- Квартира сохранилась, но пустая. Неделю назад я получил из дома
письмо. Жена попала под трамвай, И погибла. Вот вам судьба! Я четыре года
воюю и жив. А она там, в Москве...
Прозоровский встал, чтобы я не видел его глаз, наполнившихся слезами.
Чтобы успокоиться, он вышел из блиндажа, но вскоре вернулся.
- Простите. Нервы уже стариковские - не держат. Я не говорю о том, что
мы, любя, прожили двадцать лет душа в душу. Но во время такой войны попасть
под трамвай... Как все это ужасно нелепо и горько!
Я выразил Прозоровскому свое самое искреннее сочувствие.
- Не будем больше об этом. Мои панорамы вам понравились. Спасибо. Они
нравятся и в. полку. Я не Левитан, конечно. Но, поверьте, старался вложить в
эти пейзажи всю свою любовь к России, всю нежность, всю душевную силу. И мне
кажется, эти картины, в общем, не просто расчетные панорамы, они
эмоционально помогали воевать нашим артиллеристам...
...Я уехал из дивизиона Клименко вскоре после того, как батареи открыли
огонь по Берлину. От выстрелов лопались стекла на террасках и дрожали стены.