"Карсон Маккаллерс. Баллада о горестном кабачке" - читать интересную книгу автора

сию пору одна.


Да, безрадостен городишко. Августовским полуднем дорога пуста, бела от
пыли, а небо над нею яркое, как стекло. Ничего не пошелохнется - даже
детских голосов не слышно, только фабрика знай себе гудит. С каждым летом
персиковые деревья, кажется, лишь больше и больше скрючивает, а листочки на
них - серенькие и хрупкие, точно чахоточные. Дом мисс Амелии теперь уже так
направо перекосило, что не ровен час совсем рухнет, и люди по двору
стараются не разгуливать. Хорошей выпивки в городке больше не купишь -
ближайшая винокурня в восьми милях, да и пойло там такого свойства, что от
него вырастают в печенке бородавки с земляной орех, а отведавшим его снятся
такие страсти нутряного мира, что прости господи. Заняться в городишке
совершенно нечем. Разве что вокруг фабричного пруда пройтись, постоять да
пень сгнивший ногою попинать, прикинуть, куда можно пристроить старое колесо
от фуры, что валяется рядом с церковью на обочине. Душа от скуки гниет. Хоть
на шоссе к Форкс-Фоллз иди и слушай, как каторжане кандалами звенят.


ДЮЖИНА СМЕРТНЫХ


Шоссе на Форкс-Фоллз - в трех милях от городка. На нем и работают в
цепях каторжане. Сама дорога покрыта щебенкой, да власти округа решили
буераки заровнять и в одном опасном месте расширить. Кандальников -
двенадцать человек, все - в черно-белых полосатых робах арестантов, лодыжки
у всех скованы одной цепью. С ними охранник с винтовкой - не глаза, а
красные щелочки, вспухли от жаркого света. Каторжане работают весь день.
Чуть светает, их грузят в тюремную повозку и доставляют на место, а в серых
августовских сумерках увозят обратно. И целый день колотят о глинистую землю
кайлы, жестко солнце палит, несет от них потом. И каждый день звучит там
песня. Один темный голос начинает, полу-нараспев, точно спрашивает. А
мгновение спустя к нему другой голос пристраивается, и вскоре вся цепь уже
поет. Голоса в золотом мареве - темные, а песня сплетается хитро, и мрачная,
и радостная. И набухает она вскорости, пока, наконец, не начинает казаться,
что не от двенадцати мужчин в одной цепи звук исходит, а от самой земли или
от неба бескрайнего. От нее, от музыки этой, сердце ширится, а услышавший ее
холодеет от восторга и ужаса. Потом же медленно песня в землю впитывается,
пока не остается в конце одинокий голос, единое хриплое дыхание, солнце, да
лишь кайлы стучат в молчании.
И что ж это за каторжники, что на такую музыку способны? Да просто
дюжина смертных, семеро - черные, пятеро - белые. Парнишки из этого округа.
Просто дюжина смертных в одной цепи.