"Эрик Маккормак. Празднество" - читать интересную книгу автора

местной команды уныло свисали со стропил, по углам болтались канаты. У
дверей лысеющий человечек с цепью мэра на шее, как обычно, улыбался и
поблескивал круглыми, в стальной оправе, очками. Стоящий рядом моложавый
директор школы явно пребывал в благоговейном ужасе от важности собственной
роли в происходящем. Они здоровались со всеми, кто входил в двери,
директор, однако, все больше с ребятишками, одетыми во все лучшее, не
скрывающими радостного волнения.
Когда мэр увидел нас, улыбка его сделалась прямо-таки ослепительной, он
радостно потряс наши руки и рассыпался в изъявлениях благодарности - как
это мило с нашей стороны сдержать обещание и приехать! Конечно же, мы
хотим сесть вместе (конечно же, мы не протестовали) - и, подхватив нас под
руки, он поспешил к единственной на весь зал паре настоящих стульев. Мы
пробирались сквозь толпу, и некоторые, уже успевшие усесться, зрители
вежливо нам захлопали. Усадив нас, мэр вернулся к дверям.
"Послушай. У нас есть еще время передумать".
"Есть. Но мы не передумаем".
Перевалило за семь, и зал был уже набит битком. Свет стал меркнуть,
зрители притихли. Прожектора высветили центр пола, устланный циновками.
Справа от нас отворилась маленькая дверь. В круг света медленно вошла
женщина, которую мы разглядели не сразу. Она встала спиной к толпе, совсем
молодая, угольные волосы - волной до пояса, старенький, подпоясанный
домашний халатик. От нее исходило ощущение уверенности в себе, резко
диссонирующее с нервными смешками и покашливаниями зрителей.
Оказавшись в сердце освещенного пространства, она развязала поясок, и
халат медленно соскользнул на циновки.
Женщина все еще стояла к нам спиной, обнаженная, трудное дыхание
заставляло ее плечи тяжело подниматься и опускаться. Медленно, очень
медленно стала она поворачиваться под множеством взглядов, Бледное лицо.
Живот, белый до сверкания в свете прожекторов - огромный, округлый. Груди
- вспухшие, налитые.
Зрители замерли. Женщина осторожно опустилась на циновку, и по скамьям
прошел сдавленный стон.
Теперь женщина дышала громко, глубоко, дыхание с присвистом рвалось из
горла. Вдох - выдох. Несколько минут, очень ровно - вдох - выдох.
Постепенно зрители стали дышать с нею в такт. Вдох - выдох! Зал,
наполненный шумом, сначала тихо, сначала - дети, потом, когда к детям
присоединились взрослые, - все громче. Вдох - выдох!! Громче и громче,
басы и баритоны, теноры и контральто, сопрано и альты, нежные, как флейты,
как музыка, - единое дыхание, единый с женщиной ритм. Вдох - выдох!!!
Белый живот, содрогающийся в белом свете, поднимающийся, выпячивающийся.
ВДОХ - ВЫДОХ!!! Светят прожектора, живот становится коническим,
ромбовидным, геометричным, и я (да, наверное, и каждый в этом зале) думаю
- что же оно такое, что пробивает себе сейчас из материнской утробы путь к
жизни?
Тяжкое дыхание прекратилось. Женщина раздвинула ноги, согнутые в
коленях. Мы хорошо видели, как мучительно напряжено ее тело. Теперь она
издавала другие звуки, стонала от боли. Стон. В перерывах между стонами
она поудобнее устраивалась на циновках, под взглядами зрителей,
наблюдающих за ее усилиями. Стон. Стон.
Минуты передышки, и все по новой, и вновь - десятки голосов из темноты.