"Роберт Мак-Каммон. Красный дом" - читать интересную книгу автора

сущий ад. Примерно в середине июля улицы превращаются в настоящее пекло и
в воздухе от жары постоянно висит какая-то дымка. Могу поклясться, я
своими глазами видел, как чайки падали замертво на лету, словно от
теплового удара. Да, так вот, это началось однажды утром, в один из таких
жарких, душных июльских дней. Помню, была суббота, потому что мы с отцом
не пошли на завод. На нашей улице остановился белый фургон, а из него
вылезли маляры.
Дом, который стоял напротив нашего, через дорогу, пустовал уже три
недели. Живший в нем старик Пападос скончался ночью от сердечного
приступа, и на его похоронах говорил речь сам мистер Линдквист, потому что
старик проработал на заводе почти сорок лет. Миссис Пападос уехала на
запад к родственникам. Когда она уезжала, я хотел попрощаться с ней, но
мать задернула занавески, а отец включил телевизор погромче.
Но в то утро, о котором я говорю, мы все сидели на крыльце дома в
надежде поймать дуновение ветерка. Мы изнемогали от жары и обливались
потом. Отец рассказывал, как играют "Янкиз" в чемпионате по бейсболу. И
тут появились эти маляры. Они расставили свои лестницы, собираясь
приняться за работу.
- Похоже, у нас новые соседи, - сказала мать, обмахиваясь носовым
платком. Она повернула стул, якобы лицом к ветру, но на самом деле,
конечно, чтобы лучше видеть происходящее через улицу.
- Надеюсь, это американцы, - с нажимом произнес отец, откладывая
газету. - Видит Бог, инородцев вокруг у нас уже достаточно.
- Интересно, какую работу предложил мистер Линдквист нашему новому
соседу, - продолжила мать, поворачиваясь к отцу, но отвела взгляд с
проворностью мухи, уворачивающейся от мухобойки.
- Конвейер. Мистер Линдквист всегда поначалу ставит новичков на
конвейер. Одна у меня надежда - кем бы они ни был, главное, чтобы
разбирался в бейсболе. Потому что твой сын - ни бум-бум.
- Ладно тебе, пап, - протянул я. Почему-то в его присутствии голос
мой всегда становился слабым и неуверенным. Я в мае закончил школу,
работал на полную ставку на заводе, но отец все равно считал меня
двенадцатилетним мальчишкой и тупым как пробка.
- Скажешь, не так? - рявкнул отец. - Считаешь, "Юнцы" могут потянуть
на чемпионство? Чушь! "Юнцам" никогда в жизни не видать...
- Интересно, есть ли у них дочка, - сказала мать.
- Когда ты научишься молчать, когда я говорю? - взъелся отец. - Ты
меня за радио считаешь, что ли?
Маляры тем временем распечатывали канистры с краской. Один из них
сунул кисть в горловину, по болтал и вынул.
- О Боже, - прошептала мать с круглыми глазами. - Вы только взгляните!
Мы взглянули и потеряли дар речи.
Краска оказалась не той безлико-серой, как на всех остальных домах
Аккардо-стрит. О нет, это был цвет алый, как грудь малиновки. Даже еще
краснее: красный, как неоновые огни в баре на набережной, отчаянно
красный, как ограничительные огни на волноломе в заливе и на бонах,
огораживающих торчащие из воды скалы. Красный, как праздничное платье той
девочки, которую я видел на танцах и с которой не набрался храбрости
познакомиться.
Красный, как красная тряпка, которой машут перед глазами быка.