"Рамон Майрата. Звездочет " - читать интересную книгу автора

вынуждены молчать губы и журналистские перья и что никогда не опубликуют
газеты.
- Она говорит о том, что происходит, - добавляет он, - но происходит на
самом деле, Фелисиана, происходит-проходит, исключенное из официальных речей
и даже из самой истории, потому что не оставляет иных следов, кроме
незаживающей царапины в сердце. Вот почему, Фелисиана, мне так нравится
фламенко.
- Как играет, шельмец, - отвечает Фелисиана.
Девочка с первого этажа слушает в задумчивости, потому что она с
некоторых пор с усладой наблюдает за Звездочетом и научилась читать в его
сердце. Она знает, что иногда он играет так, будто смерти не существует, и
живет как лист на ветру, постоянно с озорными и опасными идеями в голове,
вроде того, чтоб идти за город сражаться с быками в компании босяков,
которые только о том и мечтают, чтоб сделаться тореро. Не раз она вызывалась
зашить ему порванную рубашку. Девочке с первого этажа этой ночью хочется
быть лучшей швеей в мире, чтоб воткнуть свои булавки Звездочету в самое
сердце.
Даже глухая привратница ощущает волнение воздуха, сотрясаемого звуками
гитары. Она приближается к клетке с канарейкой, приставляет ладонь лодочкой
к уху и прижимается к прутьям, потому что ей вдруг вообразилось, что она
способна услышать пение птицы, с которой делит одиночество своего
существования.
- Повтори-ка, кавалер, что ты только что спел, - умоляет она, напрягая
свою морщинистую старушечью шею. - Повтори, кавалер, говорю тебе. Хочу
услышать тебя еще один раз. Только один разок.
Но напуганная птичка, трепеща, забивается в угол клетки.
Звездочет играет до тех пор, пока ночь не отделяется от воздуха и море
не появляется снова, как материальный отпечаток вечности и безграничности,
бешено грызя зубцами волн камни причала. К тому времени гитара уже устала,
всю ночь звук ее мешался с угрюмыми спорами в прибрежных кабаках, будил
воспоминания о любви в сердцах проституток на городских углах, вплетался в
рокот невидимых до поры волн. Сейчас ее звуки, будто разбитые лодки,
сливаются с журчанием воды, потому что музыка, как и людские эмоции,
обречена на угасание в олимпийском безразличии этого моря, которое заново
появляется каждый день, словно бы ничего из случившегося ночью не имеет
значения, и, чуждое страданиям города, бьет в стены набережной.
"Синий угорь канала связывает две бухты, - процитирует ему позже сеньор
Ромеро Сальвадор одного кадисского поэта, уехавшего за океан. - Скажите мне,
где вулкан задумчивого лба?"

6

Есть в Кадисе поговорка: жизнь и смерть ранят одной и той же рукой.
Звездочет уже три месяца играет в оркестре Абрахама Хильды в "Атлантике".
Очень скоро он стал понимать, что в городе некоторые люди живут безбедно и
вольготно, как бабочки, порхающие на кладбище, и высматривают каждый день
жадными глазками хорька, какую еще лодку с сокровищем прибьет к их берегу.
Иногда сокровище принимает форму удачной коммерческой операции, иногда -
официального поста, или женского тела, или мести кому-то, кто мешает одним
фактом своего существования.