"Майра. Оливия и Смерть " - читать интересную книгу автора

запретили. Пабло уехал. У музыканта началась черная хандра, он промучился с
год в С., а затем тоже покинул город. Патрик получил от него только два
письма - одно из Австрии, другое из Швейцарии. После этого Гунтер Лоффт
совсем исчез из виду.
В К., куда труппа столичного оперного театра уехала на гастроли,
началась эпидемия холеры. Город закрыли прежде, чем актеры смогли из него
выбраться, и в числе прочих Тео с Магдой (которая, к удовлетворению примы
Эрнестины, вернулась на вторые и третьи роли) оказались на несколько месяцев
отрезаны от мира. Магда заразилась в октябре, когда холера уже покидала К.
Она была одной из последних жертв болезни. Тео, вернувшийся с другими
актерами и певцами в С., выглядел сильно похудевшим и почерневшим, словно
сам перенес тяжелый недуг. Он по-прежнему пел главные партии, но как-то
угас, и никто уже не говорил о нем, как об одном из первых теноров
герцогства.
Патрик так и не признался своей возлюбленной, что опера была посвящена
не ей, а совсем другой Оливии. Они вообще редко говорили об опере, но
однажды молодая графиня обронила посреди, казалось бы, совсем невинной
беседы:
- Люди ходят по смертной грани совсем не потому, что жаждут
уничтожения.
Патрик поднял голову с колен возлюбленной и посмотрел на нее в
удивлении.
- Я знаю. Но почему ты говоришь об этом?
Оливия пожала плечами.
- Я думала о девушке из твоей оперы. Она знала, что стремится навстречу
гибели, но это знание не остановило ее. И меня бы не остановило.
Молодой стихотворец сел и посмотрел в лицо женщины. Черты этого лица
были не вполне правильны, но на них лежала та замечательная и одновременно
щемяще болезненная печать породы, которую накладывают поколения родственных
браков. Синие глаза в окаймлении иссиня-черных ресниц смотрели спокойно и
испытующе.
- И что заставило бы тебя продолжать свой путь к гибели? - спросил
Патрик осторожно.
Оливия запрокинула голову, гребень выскользнул из ее густых черных
кудрей, и их волна накрыла полуобнаженные плечи.
- Желание жить.
Она взглянула на него искоса и рассмеялась.
- Разве ты не замечал, как остро мы чувствуем жизнь в минуты скорби? А
перед лицом болезни, которая может быть для нас смертельной? Порой мне
кажется, что мы только тогда и живем, когда судьба мучает нас и заставляет
вспомнить, что мы еще можем чувствовать боль... Что наша обычная жизнь? Мы
ложимся спать и встаем, днем заняты сотнями важных дел, без которых, поверь,
можно и обойтись. Мы развлекаемся или трудимся, время бежит, бежит... И в
старости оказывается, что мы помним только минуты горя или такой радости, в
которой столько же страдания, сколько в потере. О, я люблю рисковать,
Патрик! Я люблю ощущать, что моя жизнь висит на волоске, что волосок этот
тонок, что всему на свете приходит конец! Я люблю, когда читают стихи, от
которых наворачиваются слезы. И когда я смотрю на картину, заставляющую все
внутри холодеть, этот миг остается со мной, как драгоценное воспоминание. И
твои стихи, и музыка Гунтера Лоффта спрятаны в моем сердце, как редкостные