"Майра. Оливия и Смерть " - читать интересную книгу авторасмуглого лица напоминал чеканку на старых дублонах. По-южному экспрессивный,
юноша на второй же день высказал Патрику свое возмущение: - Послушай! Разве мы так часто видимся? Разве ты не можешь отложить свои дела на несколько дней, чтобы мы с тобой прошлись по местным кабачкам и вспомнили былое? Чем ты так непоправимо занят, что я весь день болтаюсь по городу в одиночестве? - Прости, я не успел рассказать тебе. Мы с Гунтером ставим оперу. - Гунтер - это тот надутый петушок ростом с вот этот стол, который сегодня примчался к тебе ни свет ни заря и устроил сцену по поводу какого-то тенора? Патрик рассмеялся, внутренне радуясь, что Лоффт не слышит этой "лестной" характеристики. - Он самый. Но ты несправедлив к нему. Он музыкант, композитор. Вся музыка в этой постановке - его, а стихи мои. Уже нашлись исполнители на все роли, кроме двух главных - Бертрама и Смерти. Бертрама должен петь местный тенор, но он артачится, ему не нравится его партия. Видишь ли, музыка Гунтера несколько... необычна. Он вообще любитель вводить всякие новшества. - А кто будет петь партию Смерти? Патрик вздохнул. - Не знаю. Здесь нужен более низкий голос, мне кажется. Мы не сходимся во мнениях с Лоффтом. Он хочет сделать Смерть бесполой, этакое порождение зла с косой и прочими атрибутами, нагоняющими ужас. А я... мне кажется, Смерть должна быть привлекательна. Пабло вздернул густые иссиня-черные брови. - Привлекательна? Ты что, хочешь сделать вашу оперу гимном Смерти? отказываться от жизни, когда он встает перед выбором. Музыка Гунтера многое мне подсказала. Героиня в конце сама выбирает между двумя возлюбленными, между двумя серенадами. И у публики должно быть ощущение, что у нее было право выбрать именно так. Пабло пожал плечами и откинулся в кресле, скрестив длинные ноги. - Не понимаю. Кстати, а как называется твоя опера? О чем она? - Мы назвали ее "Оливия и Смерть". Молодой тореадор вздрогнул и повернул голову, их взгляды встретились. - Оливия, - сказал он. - Вот оно что. Не думаю, что ей действительно хотелось умирать. Патрик, которого это знание мучило вот уже второй год, вздохнул. - Уверен, что нет. Но эта опера - не для мертвых, а для живых. Для тех, кто остался на грешной земле нести крест своих утрат. Уже то, что эти стихи были написаны, служит мне большим утешением. Юноша в ответ покачал головой. - Чего мы будем стоить, если совсем утешимся? Это страсть делает нас живыми - любовь, скорбь, ненависть, надежда... Тихая печаль - все равно что тлеющая болезнь: ты не вполне жив и не совсем мертв. Стихотворец рассмеялся, смех получился не слишком веселым. - На взгляд здешних людей, ты дикарь, Паблито! Здесь не живут страстями, здесь ходят на службу и посещают мессу. Все остальное протекает за закрытыми дверями. Прежде мне казалось, что стоит заглянуть туда - и там действительно обнаружатся страсти, интриги, тайны, - все то, о чем пишут в романах. Но вот уже год, как я в столице и при дворе, и могу сказать тебе, |
|
|