"Владимир Маяковский. Очерки 1922-1923 годов" - читать интересную книгу автора

Зато в положительную радость привело германское консульство визирование
в Париже первого, моего, советского паспорта. Я мирно заполнил анкету.
Служащие засуетились. Побежали к консулу; вышел сам, прекраснейший и
добрейший г-н Крепе, тут же велел не требовать никаких анкет от советских. В
секунду заполнив все подписи, выдал мне визированной мою редкость.

ВНЕШНОСТЬ

Уличная, трактирная и кафейная жизнь Парижа во всех разгарах. Кафе эти
самые через магазин, два - обязательно. До 12-ти - по кафе и ресторанам,
после 12-ти и до 2-х - Монпарнасс, и после всю ночь - Монмартр или отдельные
шоферские кабачки на Монпар-нассе. А под самое утро - особое рафинированное
удовольствие парижан - идти смотреть в Центральный рынок Галль пробуждение
трудового Парижа.
Париж не поражает особой нарядностью толпы, вернее, не кричит. На
центральных улицах Берлина эта нарядность прет более вызывающе: во-первых
заметнее, наряду с массой ободранных берлинцев, во-вторых, в Берлин
приезжают одеваться "средняки" из высоковалютных стран. С неделю перед
отъездом носят все на себе, чтобы вещь слегка обносилась и не вызывала
особой алчности таможенников.
Потрясает деятельно, очевидно, сохраняемая патриархальность парижского
быта.
Где бы вы ни были: в метро, в ресторане, на рынке, в квартире - те же
фигуры, давным-давно знакомые по рисуночкам к рассказикам Мопассана.
Вот в метро глухой поп уселся на самом неудобном кондукторском месте,
положил у ног свои религиозные манатки, уперся глазами в молитвенник. Полная
непоколебимость. По окончании молитвы - ошеломляющее сведение: проехал две
станции за своей церковкой. К аскету возвращается долго сдерживаемая
страстность (еще бы - обратный путь новые 50 сантимов!), рвется на ходу
прямо в тоннель, отбивается от хватающих за фалды спасителей, на остановке
теряет шапчонку и, блестя тонзурой и размахивая крыльями пелерины, носится
по перрону, призывая бога-отца со всеми его функциями разразить громом
кондуктора.
Трактир. Двое усачей в штатском, но украшенные военными орденами и
огромными усищами, привязав лошадей у входа, зашли запить прогулку по
Булонскому лесу.
Сидят с величественностью Рамзеса, всеми зубами штурмуют омара,
отрываясь только на секунду ругнуть немцев или оглядеть вновь вошедшую даму.
А в Тюльерийском саду - ряды черных старух над всевозможнейшими
вязаниями.
Только изредка взвизгом контраст: у остановки метро ободранная женщина,
не могущая из-за тесноты попасть во второй класс и за отсутствием сантимов -
в первый, кроет заодно и хозяев метрополитена и проклятую войну.
- Раньше, когда был жив муж, небось этого не сделали бы!
Сначала меня поразило, особенно после Берлина, полное отсутствие
просящих нищих.
Думал, "во человецех благоволение". Оказалось другое. Какая-то
своеобразная этика парижских нищих (а может, и полицейская бдительность) не
позволяет им голосить и протягивать руку. Но все эти мрачные фигуры,
безмолвно стоящие сотнями у стен,- те же берлинские отблагодаренные Пуанкаре