"Борьба с членсом" - читать интересную книгу автора (Радов Егор)

4

Провал в нутро рождает свет дырочки выхода, или конца, или надежды, или творца, или просто дыры, сияющей позади, когда вдруг выдохом кончается картинка с существами, и начинается мир с собой. С самим собой может сразу стать странно, странно, стремительно, стройно, стремглав, стронцию подобный серебряный свет. И — куль! И — куль! Кончилась моя жизнь в виде девичьем, срезанном, ссаженном, сросшимся. Сравнение не сойдет за справедливость, середина с сегодняшнего числа сошла за самую соль. И в представлении своем сильный субъект летит вплавь сквозь пыль цвета сна миров душ. Как вор, он быстр, миг взял свой смысл. Жил-был вор душ, дал смерть, как куш. Как командир войн, пред мною великое ничтожество, бред мой непредвиденный ужасов грез. Как кино, как кот, как корабль, как краб. Как в кривой комариной кости, комья кори убивают меня, прости, прости. Как в кромешном косом калейдоскопе, кинескоп с киклопом на лошадином крупе, с кровяной крупой вкупе со всем скопом в виде людей, как в песне на блюде, у границы без весен, без росы.

Безлюдье, безлюдье, безлюдье. Вокруг ни души, ни души. О, душа под душем озарений! Ты нага, гола, велика, как мое творение, мое вдохновение, тление. У этого предельного маразма казарм во мрази, у этого грязного базара баз без грязи, у этого одного последнего раза, есть высшая тайна — ваза без зрачка и знака, лаз зрения и мрака, воз знания и срока, роза милости, близости, тока, Бога. Но нет — только хлад, бред, град, гроб, горб, сор, сыр, путь, суть, склизь, близь, боль. Вина в вине твоя, спина у стены моя, свеча у мочи ее, любовь, как морковь. В этой единице есть десница, которой не спится, которая длится, она, как мокрица, она, словно спица, она вдовица, она ослица. Если затеял жизнь, то брызнь, но смерть, как хлеб, пуста, сера, дырчата и воздушна. Дырочка впереди, в дыре дыра дыры, и дно ее бездарно, безумно, бездельно. Вдень себя в дыру, пройди внутрь, вне, выйди в дырявый мир, оставь прошлый пир. Что же произошло?

Это некий ужас предельного, некий провал всего дельного, некое остолбенение энергий, мышц, нервических концов, некое выключение высших слов, кровяных гонцов, некое стояние пред чертой, некий финиш, некий вскрик: "Стой!", некая глупость в виде неожиданной гибели, некое взрывание нутра, убыль без прибыли. Тот, кто жил, теперь закатился, словно медяк под стол бытия, в гущу серых нитей гниения, аннигиляции, исчезновения, негации. Де-экзистенциализация субъекта в маргинальной ситуации, наркотизация его эссенции, поражение его интенции. Его субстанция тонет в тотальной акциденции, его витальная концепция рушится, утрачивая способность рецепции, налицо прекращение всяческой вентиляции, прощай, любовь, прощай, менструации! Да прольется над этим распадом слеза, да не будет адом будущая греза, да снимется все наносное, словно фреза, да пощадит одинокий дух великая божественная гроза! Просто так случилось, что так получилось, так приключилось, потому что, может быть, это и есть милость. Кто знает, что бы ло бы, если бы просто так? Знает. Внутренний шепот существа на конце вдоха с невозможностью выдоха:

— Я, которая я, здесь, или не здесь, сдавлена, или придавлена, тяжестью, или ничем. Выйди, большое облако, освободи от ужаса, дай мне выдержать миг мой, смерть — это не жизнь. Я отойду, отойду, отойду. Я вернусь, подавлюсь, придавлюсь. Я злюсь, в о мне грусть, я — Чернусь? Гусь? Теть Дусь? Вкусный соленый груздь? Кто я?

Кто я? Кто я?

Ответ существовал:

— Вот, теперь ты вышел из борений, увидишь себя вверху, как на ладони, как персонажа стихотворений. Наблюдай, а потом — ух! ух!

Дальше будет истина и свобода.

Сверху появилось нечто, и потом возникло совершенно четкое мое лицо — Инессы Шкляр. Шкляр, наблюдающая Шкляр. Врач теребит сосок, вводит какой-то провод, моя блевотина, милиционер. Скрипит ребро, синий лик. Ай, верните меня, вот сюда, в мокрое, в онючее, холодное, родное, склизское… Нет — здесь, внизу, в левом углу среди ничего, тут покой, тут настоящий мир твой.

Крак — внедрение в свои недра, кровавый крик, скрежет сукровицы, тяжелый страх, бездыханный хрип… Снова качели мглы — улет, вылет, выпадение сквозь дырку вниз беззвездности, снова вне… Вон, вон, прекрасна смертельная легкость, снова вид — вверху Инесса Шкляр с кишкой в ноздре, или во рту; грудь ее пронзаемая шприцом, это — я.

Суета, маета, здесь же свобода, прекрасная скорбь, уничтожение. Наваливается земляная глубь, проход через ужас, невероятие, нет измерений, нет низа… Прощай, прощай, молодость, прощай, детство, прощай, непрожитая старость, прощай, рождение, прощай, нерожденность…

И вся жизнь, как утрированный комикс, вдруг пролистывается, сверкая, предо мной.

Вот пеленка, острый запах папиной мочи, нет, моей мочи, с калом, с помадой алой, с подружкой Аллой, бе, ме, моя маленькая шерстяная, волосистая, обсиканная серая нога. Платьице, кудряшечки, рубашечки, топотание ручек-дрючек, папочка, папка папочки, попка папочки, его внушительные, бордовые, новые, мятые, с полочки взятые, штаны невероятной длины. Моя задроченная подростковость, моя дефлорация на полу вечеринки под звуки "Бони Эм", нет "Бони Эн", вонючий наваливающийся Серега с небольшими яичками, пот, кайф, блевотина, чувство прелести и свободы зимним утром, нет, в подъезде, под звон гитары Владика-Славика, мокрая рука в моей мокрой промежности, табачный язык у меня во рту, мужской половой член у меня во рту, первая и последняя любовь, желание Жоры. Жизнь характерна, я плачу, я наверху, врач машет рукой, книга фантастики, книга философии, книга жизни. Институтское сидение с подругой в красивой юбке. Шприц протыкает меня, вену-плоть-целку. Не может, нельзя, нет, гнусный Арсен!.. Все заволакивается, ни одной нормальной картины, грязный учебник химии. На заборе было написано «хуй», нет «хун». Моя моча, нет, Серегина моча, нет, уча, уча Доли в желеще хурства, лом падали, я ем мир, смер в тьме, дыр рев. Шкляр в рве, нету ваты, первая трансценденци я, нужно заткнуть ушняк, мысль о Воге, нет, о Вове, нет, о Гоге. Нет, о Ван Гоге. И увидел Ван Гог, что я хороша, волосня у меня умирает, дым, муть, мудь, жмудь, я — желудь мирской, я качусь колбасой, где ж жизнь, неужли остаются одни запахи, одни писки, одни васьки, одни… вдруг: невыразимый выступ пещерный, прощай, вся эта плодь, здравствуй, додь, до встречки, в южном местечке, развал мозга, в стихе Терентьева: «поюзги», я — чтец, я — русская красавица, далее следуют физиологические скучные описания мочеполового желудка. Опять ясность: мамочка ведет на спектакль Импоссовета, танцующие балеруны в странных трико, я ничем не пачкаюсь. И вот вся жизнь: осколки телки. Заверш кош мыш рож буш куш.

У вод. Увод. Вдруг четко:

— Все, время, — говорит молодой носастый, яйцасный врач. — Унесите ее.

И — ууууух!.. Полнейшая величайшая потеря.

— Ты, пришедший ко границе, будешь искать здесь будущее бытие, ты нарекаешься пока — Суу!

— Я — Шкляр!..

Отчаяние да будет тебе прощанием, прощение станет твоим упованием.

— Суу!

— Да, Суу, да, хорошо, Суу.

— Суу!

— Я… Не-я, Суу…


ВЖИВЫХМ


Беззлобность, безбожественность света восторга рая, любви стая, вот: Вжучься сюда, Суу, это — высшее, это — мисшее, это — сразу, это — гимн экстазу!.. Войди в свет, отбрось обет, стань Рог или, на худой конец, Гог. Нет тьмы, есть да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да


СУУ. Мне удряшно, слепит, ужасит, я не могу вынести этого прекрасного совершенства. В моем предыдущем переходе, я был маленькой залупкой казуара, и что же — так сразу?… Ой-ей-ей, мамочка!.. Уберите меня из этой великой высоты, вон там я слышу четыре грозных всхлипа…


ВЖИВЫХМ

Задрюнься сюда, Суу, Шесть отражений грузного сло — стань с буравчиками жения, ужасного духовного зла, с земляными душами расположения, короли искажений, таинственного орла! ангелы возражения. Ух, ядри — Используй дозу сразу, ческая!.. Жми, ржи, служи! это — смерть экстазу! Ежи! Будь как мурзик, круши пустоту!

СУУ. Ай-яй-яй, папочка, заберите из зла! Они меня выздревывают, выдырчивают, вытрясывают… Я всего лишь навсего попросился на горшок, будучи горошком, и тут же этот вселенский уж, опять же ужас, тот же пыж из ружья… Я бы лучше пожрал бы жита, был бы жук…


ВЖИВЫХМ

Стань с вечностью, Суу, Пять женских козлов призывают накройся святой тебя — зди! тряпочкой, попрыскайся Пять женских козлов желают преображающим винцом. тебя — зди! Встань с венцом, стань Пять женских козлов молятся женским певцом! Ты о тебе — зди! дважды прокакал возмож- Пять женских козлов умоляют ность увековечиться, а что тебя — зди! же сейчас?

СУУ. Ай, боюсь, боюсь, боюсь, боюсь… Не могу я, они больше, ласковей, величественней меня… Я еще только прыгал в качестве ножки воробьишки, а тут уже пошли агнцовские дела… Уймите это шествие, что за жмырь, не нужна мне ширь, мне бы сошел просто

упырь, обычный дырь…


ВЖИВЫХМ

Встань в ряд, Суу, Новые пучеглазы, поют свою будь там, Суу, песнюгу. Слышь? Чу! Едет всё милостиво, Суу, морозный четвероякий корень видишь, сколько чудес? мирового воображения. Стук — Присоединяйся, или стук — стучат коленца с ленцой, останешься. но это не Ланца, это инфлуэнца, Почему, почему ты бежишь нас четверо, мы у дыры. от меня?!

СУУ. Я задержусь присмотреться, прислушаться, приоткрыть длясебя мир этих дырявых промежутков.

Вот их мелодическая шепотня: Усталый мир болит проказой Не слышно бога меж пространств Показан будешь ты указкой Когда твой колокол забьет.

Ханств

Не нужно нам вселенских Нам только б грешников палить Ты будешь вместе с нами жарить Картофель смысла. И любить Свое блистающее чудо Свою теперешнюю власть Уйди, уйди, уйди оттуда Приди, чтобы сиять и пасть.

СУУ. Тьфу, какашечные вздохи… Я боюсь их вопиющего бездария, их, составленного из душ гербария, я бегу от их лучезария, я мыкаюсь, рвусь, тщусь, никак не проплююсь и не просплюсь.

ВЖИВЫХМ

Смотри на душков кровяной Нас мрак в нас срок нам так наживы, на их медленно- врос ток. Сил тьма мать сна великий свет… Будь хотя соль льна сосна. В крест бы с ними, не пренебрегай, вкис вкось куст краска кисть не рождайся, не возвращайся, кис-кис. Сам сын нас спас не суйся, не состыкуйся. с ним клин с ним лаз.

СУУ. Уй-юй-юя! Заберите от теней, внедрите лучше в коней!.. Я — странник утра, втертый торфом, Я — несчастник, прекрасник, здесь брожу, там выхожу, ничего не могу, гу-гу, гу-гу.


ВЖИВЫХМ

Сочленись со сверканьем Веселья весло слепит слом, отдохновения, иначе будешь васильки и сливы, весна словно как донце, иль оконце, диво! Сольется вселенная бродить в сланце с ранцем сластенная сонная с мыслью без ситца. Дооо-ооолго тебе о масле, с песнью о сусле. еще мастурбировать бытие Жар всезвездный раздвинет ради яиц конца! жор межзимний! Жук беззобый раззявит жуть грузина.

СУУ. Ох! Ох! Ох! Жуть грузина и меня раззявила и уязвила, словно гигантская козявина. Я требую хозяина! Я всего лишь протянул ручку, я ж не сучка! В чем вина, за что столько говна? Это и есть загробность, или это мозговая подробность — дробность? Оказалось, бардо — бурда, дух — в поддых, душа — хуйня, эмпиреи — трипперные реи. Узритесь! Мне ж невмоготу…


ВЖИВЫХМ

Жупища пьянкий восьмистул…

СУУ. Все! Я иду сюда, тамошний семифим…

— Стой, Суу, нельзя, Суу, ты попутал, нужен хотя бы шестивим… Суу рванулся, но промазал, подскользнулся, пролетел, наткнулся и куда-то затолкнулся.