"С.В.Максимов. Крылатые слова" - читать интересную книгу автора

Калуга, Рязань, Егорьевск, Юрьев (Польский, Владимирской губ., очутившийся
на поляне, в полях, среди вырубленых лесов и совершенно истребленных
дебрей, - один выделившийся этою особенностью среди всех "залесских" городов
и перед своим стольным городом - Володимиром). При этом первому из
московских соседей, на которого обращены были исключительно поглощающие
стремления Москвы, досталась самая печальная участь, выразившаяся в очень
горькой насмешке народного присловья: "у Владимира два угодья: от Москвы два
девяноста, да из Клязьмы воду пей". Это - первые из старых, которые не
успели обессилеть от поглощающего соседства Москвы и удостоились почетного
прозвища губернских, когда Петербург, при Екатерине Второй, начал раздавать
звания и дипломы всем заслуженным и производить в соответствующие чины и
степени городов не всегда того достойные села, посады и слободы. При этом
замечательно, что промежуточные города, соблюдающие до сих пор то или другое
значение и сберегшие прежнюю силу и известность, отстоят от Москвы на "одно
девяносто" (Коломна, Клин, Серпухов, Руза, Можайск, Переяславль-Залесский),
т. е. на ту меру, какая из глубокой старины принята была для определения
расстояний и, вместе с сороками, составляла общеупотребительный способ и
любимую форму счета. Два девяноста значит четыре с половиной сорок, сто
восемьдесят. Вышло так, что "четыре девяноста что девять сороков - одно;
пол-пяти сорока - два девяноста", а затем, как говорят в глухих местах
опытные счетчицы: "что полпята ста, что пять-девяноста - все те же девять
сороков с девяностом" (вот таким образом и это несклоняемое числительное,
вопреки нашим грамматикам, народом склоняется).
Пройти пешком треть девяноста за единый дух и прием очень трудно: -
надобен на половине пути отдых. Пройти еще такую же треть, как от Москвы до
Троицы-Сергия, считается уже подвигом, достаточно успокаивающим религиозное
настроение москвичей. Чтобы одолеть целое девяносто, надо уже запрягать
лошадь. Хода лошади стала единицею меры расстояний и невольно выразилась в
распределении населенных мест там, где русскому племени пришлось
колонизовать страну в междуречьях, где переставали служить плоты и лодки и
выручали свои ноги или хода благородного животного. На тридцати верстах оно
уже уставало само и требовало отдыха и корму. После отдыха оно снова служило
на том же пространстве или перегоне и, при взаимных сношениях и обменах
соседей, помогало тому, что хозяин мог в одни сутки доехать, сделать дело и
вернуться назад. Там, где этим тридцативерстным дорогам, как радиусам в
круге, доводилось определять центр, - вырастали торговые села. Группа
таковых, тянувших друг к другу, определяла центр уже городом, нередко
"стольным" в старину и еще живым в нынешнее время. Города же первого
девяноста на втором, - порождали города уже первопрестольные, царствующие,
княжеские. Таковы все пять вышеупомянутых. Как бы то ни было указываемое
нами явление неотразимо и обязательно явилось во всей суздальской и
рязанской Руси; пусть прогуляется циркуль от Москвы, как центра, на Владимир
до Мурома, на Ярославль за Кострому до водоразделов и т. д. в любую сторону.
Этим способом мы отчасти объясняем себе и ту видимую случайность, при
которой города с двумя девяностами расстояния могли создать такой громадный
город, как Москва, уже не знающий себе на Руси соперников, имели основание
признать его срединным и наименовать сердцем и, как своей и личной,
интересоваться его судьбами. Стали поговаривать: "в Москве к заутрене
звонят, а на Вологде тот звон слышат".