"Евгений Максимов. Рошка " - читать интересную книгу автора

моя душенька спокойна. Проваливай. Что "спасибо"? Одолжи свое спасибо...
Пошел, задрыга... Хлебом не корми, дай погибнуть покрасивее. Ведь
нарочно свернет направо. По мелкой гнусности характера. А грех на мне
повиснет.
Юнкер! Да постой ты, не мальчик я - с тобой в догонялки играть!
Обиделся, что ли? Да ладно, не кисейный. Пошли-ка под навес, а то солнце
шпарит в глаза, нет мочи... Ветрено будет завтра, закат красный.
Садись, обмоем встречу. На крепенькое не хватит, будем тянуть
сельтерскую водичку, как старые аббатисы.
Ты ведь новичок, ничего про нас не знаешь... Впрочем, мы порядок
блюдем, о чем не следует не горланим с крыши.
Да не торопи ты, не понукай! Я, может, на себе крест ставлю, из-за
тебя, сукина сына, проговариваюсь, все свои принципы душy! А он меня пинками
подгоняет, как на виселицу... Я об этом даже в исповедальне молчу. Краснею,
губы жую, а как рыба-налим - ни гу-гу!
Дневная Логрия, это, брат, одно. Все по полочкам, по ранжиру, грудь
колесом, "ура" да "вперед".
Император сверху, мы с исподу. Страна огромная, девять провинций,
колонии за морем, народу - не продохнуть, а все молчат хором, никто не
признает, что мы как карточный валет... от пояса растет второе лицо.
Ночное лицо, глумливое, страшное. Раньше Логрия была целой, а теперь
раскололась, как грецкий орех, на две половинки. Ночной стражи у нас нет,
собаки и те, как закат, скребутся в двери, просятся в дом со двора. Нам не
принадлежат ночи. А все почему? Мы прогневили Бога. Оказывается, он и за
равнодушие карает. Всякий сам за себя и Бог, выходит, за всех быть не
хочет... Всякий свой адок свил, как гнездо. Любовь, обиды, ропот, жалость,
правду - загнали в футляры, нарумянили, как покойника, залепили грязными
шуточками. Нам все нипочем, мы силачи, общественную пользу творим, вон какие
люди с нами здороваются за ручку! На любую просьбу отвечаем... "А что мне за
это будет?"
А сами нет-нет, да и глянем на солнце. Ползет, стерва, к западу, сейчас
потухнет, и мы пойдем засовами лязгать. Потому что наступает время наших
грехов. Все Семеро там бродят, хихикают, а Восьмой, какого и в Библии не
упоминают, тот грех - молчит.
Ночная Логрия шуршит за стенами, липнет на стекла, просачивается сквозь
обои. Кто высунется - погиб.
Когда у нас ночь, у них, юнкер, самый что ни на есть светлый день. У
кого "у них"? Ах, ты, мать еловая! Дай из кружки выловлю муху и все
растолкую.
В году, значит, 1714, исполнилось мне четырнадцать лет. Маму не помню,
отец копал колодцы. А детей с нашей улицы воспитывал приходский поп, молодой
был поп, чудной, учил нас грамоте, бывало, рясу задравши, ловил бреднем
лягушек нам на потеху, и про звезды рассказывал. Хорошего понемножку, вот и
свезли нашего попа в казенной кибитке, чтоб не дурил, и разбрелись мы кто
куда.
Отец устроил меня к бабке-лекарке, за три кварты в день, я собирал для
нее вонючие травки, ей, понимаешь, надо было, чтобы сбор производился
невинным дитем, иначе толку от целительства - пшик.
Набродился я тогда по общинному лесу. Попотеешь, пока найдешь нужное,
издерешься в орешнике, ботинок в бочажине утопишь, но ничего, насобачился.