"Нинель Ильинична Максименко. Ищи Колумба! " - читать интересную книгу автора

там "Чертовы ущелья" или "когти". Татка, ты хоть и несмышленыш у меня, но
у тебя же вкус природный. Неужели ты не слышишь, каким от всего этого
пахнет дешевым декадансом? А ведь нюх у тебя как у гончей, так что для
тебя это должно не пахнуть, а во-онять! Какой-нибудь неудачливый поэтишка
начала века придумал всю эту чепуху. Вообще начало нашего века я бы
вычеркнул из истории искусства. Татка! Ну для того ли мы приехали, чтоб
болтать об этой ерунде? Посмотри, красота-то какая!
Я видела, что Матвей по-прежнему нисколько не верит в карту, и не
стала больше говорить об этом.
Уже стемнело. Подул ветер. Где-то рядом с обрывом заухала сова.
Совсем у наших ног проскочил заяц.
- Я знал, что тебе здесь понравится, - сказал Матвей, - поэтому я
привез тебя сюда.
А мне было сейчас нехорошо и одиноко. Но я ничего не сказала Матвею.
Стало темно-темно. Только далеко в горах светился огонек фермы.
- Давай разожжем костер! - радостно сказал Матвей.
- Не очень-то здесь найдешь дрова.
- Ну, знаешь, цивилизованный человек не даст пропасть, везде
оставляет за собой "культурный" след.
И действительно. В нескольких шагах от нас мы увидели что-то вроде
свалки и там сломанные деревянные ящики. Матвей захватил один.
- Только надо подальше от травы, - сказала я.
Мы остановились на маленькой круглой сухой полянке. Матвей разжег
костер. Я стояла рядом.
Земля высохла, казалось, до самого центра. Я топала ногами, и она
гудела и звенела, как будто бы это была не земля, а какай-то древний
сплав. Матвей сидел у костра, смотрел молча и улыбался. Я, раскинув руки,
ловила ветер. Вот он какой, горячий-горячий и полный горького и одуряюще
волнующего запаха полыни... Я видела, как бежал ветер по степи, мягко
наклоняя пушистый ковыль, застревая в жестких полынных кустах и забирая с
собой их запах, касался легко земли, прихватив также ванильный запах пыли.
Над степью стоял непрекращающийся механический стрекот цикад, слышны
были трели непонятно как выживших в такой сухости лягушек. Над обрывом
продолжала ухать сова. Сухая трава шелестела от ночных бесконечных
передвижений. Время от времени раздавался жалобный писк то ли зайца, то ли
пойманной птицы. Вся степь двигалась во тьме, шуршала, пищала,
взвизгивала, ухала.
Я все еще стояла на ветру и вдруг, не знаю как уж это на меня нашло,
но только я совершенно точно почувствовала, что это все так было всегда и
я была всегда и буду всегда.
И мне показалось, что я стою на перепутье дорог, только дороги эти не
из разных городов или поселков, а из разных времен. А я стою посередине,
как будто в узле этих дорог. И я вижу мелькнувшие тени своих друзей -
Умника, Головастика и Радиста. Я вижу бегущего мальчика с разбитой вазы,
маминых друзей, погибших в войну, я вижу того парня с мраморной плиты, в
кепке набекрень...
Я не могу, никак не могу примириться с тем, что все они умерли, что
от них ничего не осталось. Но это и не так. Бегущий мальчик остался на
вазе, и человечки мои остались. А люди, которые погибли в войну, разве от
них ничего не осталось? Вот если бы у меня был брат, который погиб на