"Франсуа Мориак. Матерь" - читать интересную книгу автора

по лестнице, идет по коридору, пересекает холодную пустыню вестибюля. Теперь
она на территории врага: как ни крадучись подымается она, ступени скрипят
под ее тяжестью. Она останавливается, слушает, идет дальше. Перед дверью
гасит ненужную уже свечу и напрягает слух. Серый рассвет проникает на
лестницу. Ни стона, ни жалобы, только какой-то странный звук, точно
приглушенное постукивание кастаньет. Зубы клацают, клацают, и наконец
слышится жалобный стон... Один Бог мог видеть, что отразилось на этом лике
Медузы, подслушивающей под дверью, за которой хрипела ее соперница.
Искушение не входить, пусть вершится то, чему суждено произойти... Старуха
колеблется, отступает, одумывается, поворачивает ручку.
- Кто там?
- Это я, дочь моя.
Уже не ночник освещает комнату, но холодная белизна сквозь жалюзи.
Матильда смотрит, как надвигается на нее кошмар. И, стуча зубами, кричит;
- Оставьте меня. Мне ничего не нужно. Меня просто немного лихорадит.
Старуха спрашивает, не дать ли ей хинина.
- Нет, мне ничего не надо, только отдых, только повернуться к стене.
Уходите.
- Как вам угодно, дочь моя.
Все сказано. Она выполнила свой долг. Ей не в чем себя упрекнуть. Чему
быть, того не миновать.
Матильда, воздев руки, точно для заклятия, еще секунду после бегства
врага держит их перед глазами, ошеломленная тем, что они сделались лиловыми.
Ее сердце безумствует - птица, которую душат и крылья которой бьются все
быстрее, все слабее. Она попыталась приглядеться, поднеся руки ближе к
глазам, и не увидела своих ногтей, уже посинелых... но даже в эту минуту
беспредельного ужаса она не подумала о вечности ночи, в которую погружалась:
совершенно одинокая, Матильда не осознавала, что подошла к самому краю
жизни. Будь она любима, поцелуи заставили бы ее вырываться из объятий
вечного покоя. Но ей не пришлось рвать никаких связей - она ведь не знала
привязанности. У ее изголовья не прозвучал торжественный голос, называя имя
Творца, быть может, и грозного, устрашая ее милосердием, быть может,
неумолимым. Не было никакого лица, залитого слезами, которое она оставляла
бы позади и которое дало бы ей возможность соизмерить стремительность
соскальзывания во тьму.
Ей выпала легкая смерть тех, кого никто не любил.

V

- Слышишь, что говорит тебе Дюлюк?
Под тяжестью Дюлюка качались перила лестничной площадки. Дверь в
комнату, где лежала покойница, осталась приоткрытой. Слышно было, как
сморкается Мари де Ладос. Дюлюк, практиковавший тридцать лет, знал толк в
родильной горячке: уж не собирается ли Казнав учить его медицине? Через двое
суток после выкидыша не было никаких оснований приглашать к больной
сиделку...
- Ну, а найми ты даже сиделку? Она ведь умерла не от горячки, бедняжка.
Сердце сдало. Если бы не сердце, она сопротивлялась бы по меньшей мере три
дня. Я видывал и таких, которые выдерживали больше месяца. Помнишь, когда я
выслушивал твою супругу во время гриппа и тебя предупреждал насчет аорты?