"Франсуа Мориак. Фарисейка" - читать интересную книгу автора

Ментенон, наш бедный большеглазый папа казался чуть жалким, слишком у него
был слабый и добрый вид, и говорил он с запинкой, и рот у него был, как у
типичного гурмана, чересчур длинные усы, казалось, специально созданы для
того, чтобы окунать их кончики в аперитивы и соусы, даже цвет лица выдавал
его страсть к чревоугодию.
Вспоминаю, что между супругами в тот знаменательный вечер, когда
выплыло наружу дело Пюибаро, сидела моя сестра. Мишель тогда было
четырнадцать лет. Все дружно считали, что кожа у нее слишком смуглая,
нижняя челюсть слишком тяжелая, лоб слишком низкий и зарос волосами. Зато
глаза были великолепные, и, когда она улыбалась, в крупном рту сверкали
белоснежные зубы, и все это привлекало к ней сердца; руки, правда, слишком
мускулистые для такой юной особы, зато Мишель на законном основании
гордилась своими ножками и охотно показывала их, хотя наша мачеха уже
обрядила ее в полудлинные платья.
Откровенно говоря, в отношении Мишель наша мачеха проявляла достаточно
долготерпения и почти при любой стычке первая ретировалась под натиском
этой весьма агрессивной девицы. "Мой долг, - любила она повторять, - коли
уж я не имею на девочку никакого влияния, мой долг, повторяю, - любой
ценой поддерживать мир семейного очага". Она торжествовала, так как
воспитательницы из Сакре-Кер тоже ничего не могли поделать с Мишель, "с
этой вспыльчивой девочкой, которая вечно всем противоречит", - говорила
она отцу, а он возражал: "Да нет же, нет, дорогая, не нужно ничего
драматизировать! Правда, она упрямица, пошла характером в мою матушку,
вспыхивает как спичка... Но при хорошем муже все образуется..."
Брижит качала головой и вздыхала: она смотрела на вещи с высшей точки
зрения. Слава ее жизни, да и весь ее смысл - было смотреть на вещи с самой
высшей точки. Тот вечер, когда разразилось дело Пюибаро, был субботний. Мы
услышали гул толпы на Интендантском бульваре, там после вечерней зори
маршировали солдаты. Папа и Мишель вышли на балкон и оперлись о перила, а
я стоял чуть подальше, рядом с мачехой. Острокрылые стрижи носились над
самыми крышами. Движение на улицах прекратилось. От стен еще сочился
дневной зной, только изредка ветерок приносил запах лип, и наконец он
завладевал всем городом, как в прежние времена, еще до того, как появились
автобусы; тогда на улицах пахло лошадьми, мокрой мостовой, цирком. Я
боролся против искушения выдать тайну господина Пюибаро, но уже знал, что
сдамся. Мачеха методично расспрашивала меня об экзаменах. Она хотела
знать, какие вопросы были заданы по каждому предмету и как я на эти
вопросы отвечал. Я догадывался, что интересуется она моими экзаменами лишь
по обязанности, а думает совсем о другом. Однако говорила она о том, о чем
говорила мне уже сотни раз: при любых обстоятельствах жизни и в своих
отношениях с людьми она не ведает колебаний, знает, как себя вести, что
сказать. Я решился:
- Мама, я хочу вам кое-что сообщить... Но, - лицемерно добавил я, - не
знаю, имею ли я право...
В ее черных глазах, рассеянно глядевших мимо меня, вдруг вспыхнул
огонек интереса.
- Я не знаю, дитя мое, что ты мне хочешь доверить. Но существует одно
правило, которому ты обязан слепо следовать: ничего никогда не скрывай от
своей второй матери, от той, на которой лежит миссия воспитывать тебя.
- А если эта тайна касается других лиц?