Моэм Сомерсет
В чужом краю

По натуре я бродяга, однако путешествую не для того, чтобы любоваться внушительными монументами, вызы­вающими у меня, без всякого преувеличения, самую на­стоящую скуку, или красивыми пейзажами, от которых быстро устают глаза; нет, я разъезжаю по миру, чтобы знакомиться с людьми. Высокопоставленных я избегаю. Я не потрудился бы перейти улицу, чтобы познакомиться с каким-нибудь президентом или королем; чтобы полу­чить представление о писателе, достаточно внимательно прочесть то, что он пишет, душа же художника глядит на нас с его картин. Но могу признаться, что я как-то проде­лал конец в целую сотню миль, чтобы побеседовать с од­ним миссионером, о котором мне рассказывали странные вещи, а в другой раз провел пару недель в ужаснейшем отеле, дабы поближе познакомиться с одним маркером из бильярдной.

Должен сказать, я не удивляюсь, встречая людей лю­бого типа, хотя есть одна разновидность человеческой породы, которая все время попадается на моем пути, но не перестает забавлять и изумлять меня, каждый раз вы­зывая нечто вроде легкого шока. Разновидность эта — пожилые англичанки, довольно состоятельные, живу­щие уединенно в самых неожиданных местах, чуть ли не по всему свету. Не удивляйтесь, если услышите, что одна из таких женщин обитает на вилле, расположен­ной на склоне холма в предместьях маленького италь­янского городка, и является единственной англичанкой во всей округе, или если вам скажут, что где-то на отдаленной латиноамериканской асиенде уже много лет проживает некая английская дама. Большим сюрпри­зом для вас может явиться рассказ о том, что единствен­ным белым обитателем китайского городка является бог весть почему избравшая его своим местом жительства англичанка, не имеющая никакого отношения к мис­сионерам, или о том, что другая англичанка живет на одном из островов в южных морях, а третьей принадле­жит бунгало на окраине большой деревни в самом серд­це острова Ява. Одиноко живется этим женщинам, нет у них друзей, не любят они проявлять гостеприимство. Даже если они месяцами не видели ни единого белого лица, мимо вас они пройдут так, как будто и не замети­ли. Если же вы обратитесь к ним и напомните, что вы их соотечественник, весьма вероятно, что они откажут­ся даже говорить с вами; если же этого не произойдет, вам предложат стакан чая в серебряном подстаканнике и шотландские ячменные лепешки на тарелке старин­ного уорчестерского фарфора. Англичанки эти будут вежливо беседовать с вами, как будто принимают гос­тей в резиденции кентского викария, но после вашего ухода не выкажут ни малейшего желания поддерживать с вами знакомство. Остается лишь удивляться, какой странный инстинкт заставляет этих женщин покидать родных и знакомых, изменять своим привычкам и ин­тересам, избирать местом пребывания чужую страну. Что их там привлекает — романтика или свобода?

Из всех этих англичанок, которых я встречал или толь­ко о них слышал (ведь, как я уже говорил, доступ к ним затруднен), наиболее живо встает в моей памяти образ одной почтенной дамы, жившей в Малой Азии.

После утомительного путешествия я прибыл в малень­кий городок, который намеревался сделать чем-то вроде базового лагеря при восхождении на одну знаменитую гор­ную вершину. Меня проводили к отелю, располагавше­муся у подножия той самой горы. Прибыл я туда посреди ночи, расписался в книге посетителей и поднялся по лест­нице к себе в номер. Там было очень холодно; когда я раздевался, меня била дрожь. Вдруг раздался стук в дверь и вошел драгоман.

— Синьора Николини велела вам кланяться, — ска­зал он.

К моему величайшему удивлению, он протянул мне наполненную горячей водой грелку. Я с превеликой радо­стью ее взял.

— А кто такая синьора Николини? — поинтересо­вался я.

— Владелица этой гостиницы, — ответил драгоман. Я попросил его передать ей мою благодарность, и он

удалился. Владелицей этого захудалого отеля в самом серд­це Малой Азии была, по-видимому, какая-то пожилая итальянка, и я ожидал чего угодно, но не того, что мне принесут вдруг отличную грелку с горячей водой. Ничто не могло бы мне более потрафить (если бы всем нам не надоела до смерти военная тема, я рассказал бы историю о том, как пятеро мужчин с риском для жизни добывали грелку из подвергавшегося непрерывной бомбежке замка во Фландрии). Поэтому наутро я спросил слугу, нельзя ли мне повидаться с синьорой Николини — мне хотелось лично выразить ей благодарность. В ожидании ее прихода я ломал голову, для каких же целей может служить грелка итальянцам.

Тут вошла сама владелица отеля, невысокая женщина плотного сложения, державшаяся с немалым достоин­ством; на ней был черный фартук, украшенный кружева­ми, и маленький черный кружевной чепец. Войдя в ком­нату, она остановилась и скрестила руки на груди. Вид этой женщины меня удивил — выглядела она точь-в-точь как экономка из богатого английского дома.

— Вы желаете поговорить со мной, сэр?

Она оказалась англичанкой, и по первым же произ­несенным ею словам я уловил, что выговор у нее был, как у лондонских кокни.

— Мне хочется поблагодарить вас за грелку, — ото­звался я, немного смущенный.

— По записи в книге посетителей я смекнула, что вы англичанин, сэр. Я всегда посылаю в номер грелку, если приезжает английский джентльмен.

— Должен сказать, это очень любезно с вашей сто­роны.

— Я много лет была в услужении у покойного лорда Ормскирка, сэр. Уж он-то никогда не пускался в путеше­ствие без своей любимой грелки. Может, вам нужно что-нибудь еще, сэр?

— Ни в коем случае. Благодарю вас.

Она сделала чинный реверанс и удалилась. Я удив­лялся, каким же, черт возьми, образом вышло так, что такая вот смешная старая англичанка стала хозяйкой оте­ля в Малой Азии. Познакомиться с нею поближе оказа­лось делом нелегким — она знала свое место (как сама представляла себе его) и потому держала меня на расстоя­нии. Не зря же она раньше была служанкой в благород­ной английской семье. Однако я проявил настойчивость и в конце концов склонил ее пригласить меня на чашку чая в ее собственных маленьких апартаментах. Мне уда­лось выяснить, что когда-то она была горничной некой леди Ормскирк, а синьор Николини (она никогда не на­зывала своего покойного супруга по-другому) служил в том же доме поваром. Синьор Николини был видным муж­чиной, и несколько лет у нее с ним царило «полное взаи­мопонимание». Когда каждый из них накопил достаточную сумму денег, они поженились, уволились со службы и стали подыскивать отель, который можно было бы при­обрести. Наконец они купили отель — вот этот самый, его очень расхваливали в рекламном объявлении, — синь­ор Николини считал, что им приятно будет все время лю­боваться красотами этого отдаленного уголка земного шара. Все это произошло почти тридцать лет назад, а синь­ора Николини не было на свете уже пятнадцать лет. Вдова его так и не вернулась в Англию. Я спросил, тоскует ли она по родине.

— Не могу сказать, что мне не хочется побывать дома, хотя бы недолго, — многое там, видать, изменилось. Од­нако родичам моим не по нутру было, что я вышла за иностранца, и после свадьбы я так с ними и не виделась. Конечно, здесь многое не так, как в Англии, но просто удивительно, как же быстро ко всему привыкаешь! Я в жизни повидала много чего, хотя не знаю, долго ли я смог­ла бы терпеть лондонскую свистопляску.

Я улыбнулся. То, что она сказала, странным обра­зом не соответствовало ее характеру. Она привыкла со­блюдать внешние приличия. Удивительно, что ей уда­лось прожить три десятка лет в этой дикой, чуть ли не варварской стране, не позволив окружающей обстанов­ке хоть сколько-нибудь на себя повлиять. Хотя я ни­когда не изучал тюркских языков, а она владела мест­ным диалектом свободно, у меня не было сомнений, что она говорит на нем так же неправильно и с тем же акцентом, как и по-английски. Думаю также, что она осталась, в сущности, исполнительной и чопорной анг­лийской горничной, знающей свое место; осталась, не­смотря на все превратности судьбы, по той причине, что попросту не умела ничему удивляться. С чем бы ей ни приходилось сталкиваться, она считала, что это в порядке вещей. В каждом человеке, который не был анг­личанином, она видела чужака, чуть ли не дебила, на умственные способности которого надо всякий раз де­лать скидку. Челядью она правила деспотично — разве не было ей известно, как старшие слуги в большом доме должны утверждать свою власть над младшими? Поэто­му в отеле царили чистота и порядок.

— Делаю все, что могу, — сказала она, когда я по­здравил ее с этим. Беседуя со мной, она, по обыкнове­нию, стояла со сложенными на груди руками. — Конеч­но, от этих иностранцев не ждешь, что они думают так же, как мы, но, как говорил мне обычно милорд, то, что нам следует делать, Паркер, то, что всем нам следует де­лать в жизни, — это готовить шедевры кулинарного ис­кусства из обычнейших продуктов.

Однако самый большой сюрприз эта женщина пре­поднесла мне накануне моего отъезда.

— Очень надеюсь, сэр, что вы не уедете, не взглянув на моих мальчиков.

— Первый раз слышу, что у вас есть дети.

— Они уезжали по делам и только что вернулись. Вы будете удивлены, когда с ними познакомитесь. Я научила их многому из того, что умею сама, так что, когда я отдам Богу душу, они будут управляться с отелем вдвоем.

В этот момент в коридоре появились два высоких смуглых мускулистых парня. Глаза хозяйки засияли от радости. Сыновья подошли к ней, обняли и звучно рас­целовали.

— Они не знают английского, сэр, хотя и понимают чуток этот язык. Зато по-турецки говорят, как сами тур­ки, а еще знают греческий и итальянский.

Я пожал руки этим бравым парням; синьора Николи­ни что-то им сказала, и они удалились.

— Что ж, крепкие у вас ребята, синьора, — сказал я. — Должно быть, вы очень ими гордитесь.

— Да, сэр, они оба хорошие мальчики, с самого их рождения у меня не было с ними хлопот. К тому же оба — живые портреты синьора Николини.

— Должен заметить, никому и в голову не придет, что их мать англичанка.

— Если уж на то пошло, я им не мать, сэр. Они толь­ко что вернулись от настоящей матери — я послала их к ней справиться, как она поживает.

Могу признаться, что у меня был весьма сконфужен­ный вид.

— Они — дети синьора Николини от одной гречан­ки, которая служила раньше в отеле, — пояснила хо­зяйка. — Раз уж у меня у самой не было детей, я усыно­вила этих.

Я пытался сообразить, что бы мне такое сказать.

— Надеюсь, вам не пришло в голову, сэр, что я в претензии на синьора Николини, — сказала она, вы­прямляясь. — Не хочу, чтобы вы так думали. — Она снова сложила на груди руки и с гордостью, достоинством и даже каким-то удовлетворением произнесла заключитель­ную реплику: — Синьор Николини был очень темпера­ментный мужчина!

1924