"Уильям Сомерсет Моэм. Нечто человеческое" - читать интересную книгу автора

хорошо бы пойти к бухточке у подножия холма и искупаться. До нее
каких-нибудь три минуты ходу. Он надел сандалии, захватил полотенце. Светила
полная луна, и за ветвями олив блестела на море лунная дорожка. Но,
оказалось, он не один догадался, что в такую лучезарную ночь приятно
искупаться: он уже хотел выйти из-под олив на берег, как вдруг заслышал
чье-то присутствие. И вполголоса выбранился - досадно, кто-то из слуг Бетти
купается, не очень-то удобно им помешать. Деревья подступали чуть не к самой
воде, он нерешительно помедлил в их тени. И вздрогнул, неожиданно услышав
слова:
- Где мое полотенце?
Говорили по-английски. Из воды вышла женщина, остановилась у песчаной
кромки. Навстречу из темноты вышел обнаженный мужчина, только полотенце
обернуто вокруг бедер. Эта женщина - Бетти. Совершенно нагая. Мужчина
накинул на нее купальный халат и принялся растирать ее. Она оперлась на
него, вытянула сначала одну ногу, потом другую, и он, поддерживая, обнял ее
за плечи. Это был Альберт.
Кзразерс повернулся и кинулся бежать в гору. Бежал вслепую, спотыкался.
Один раз чуть не упал. Задыхался, точно раненый зверь. У себя в комнате
бросился на кровать, сжал кулаки, и сухие мучительные всхлипыванья,
раздиравшие ему грудь, наконец вылились слезами. Как видно, разразилась
самая настоящая истерика. Все стало ясно ему, все предстало с той ужасающей
яркостью, с какой в бурную ночь молния обнажает изуродованную безжизненную
пустошь, отвратительно, безжалостно ясно. По тому, как Альберт вытирал ее и
как она оперлась на его плечо, нельзя не понять - это не страсть, а давняя,
привычная близость, и та трубка на ночном столике - знак мерзостного
супружества. Так человек курит трубку, читая перед сном в постели.
Спортивное приложение к "Тайме"! Вот для чего ей тот домик на улице
Крестоносцев - чтобы они могли проводить там два-три дня по-семейному,
наедине. Глядя на них, подумаешь, что они давным-давно женаты. Хэмфри
спросил себя, сколько могла продолжаться эта гнусность, и внезапно понял:
многие годы. Десять, двенадцать, четырнадцать лет: это началось, когда
молодой лакей только-только приехал в Лондон, он был тогда совсем
мальчишкой, и, несомненно, не он сделал первый шаг; все те годы, когда она
была кумиром британской публики, когда все обожали ее и она могла выйти
замуж за кого пожелает, она была любовницей второго лакея в доме своей
тетки. Она взяла его с собой, когда вышла замуж. Почему она решилась на тот
странный брак? И раньше времени родился мертвый ребенок. Конечно, поэтому
она и вышла за Уэлдон-Бернса, потому что должна была родить ребенка от
Альберта. Бесстыжая, бесстыжая! А потом, когда Джимми заболел, она заставила
его взять Альберта в камердинеры. Что знал Джимми, что он подозревал? Он
пил, с этого у него и начался туберкулез; но отчего он начал пить? Быть
может, чтобы заглушить подозрение, столь гнусное, что он даже думать о нем
был не в силах. И ради того, чтоб жить с Альбертом, она оставила Джимми,
ради того, чтоб жить с Альбертом, поселилась на Родосе. С Альбертом, у
которого обломанные ногти и руки не отмываются от машинного масла, корявым,
коренастым, который красным лицом и неуклюжей силой напоминает мясника, с
Альбертом, который даже и не молод уже, и толстеет, необразован, вульгарен,
говорит, как настоящий простолюдин. С Альбертом, с Альбертом - как она
могла?
Кэразерс поднялся, выпил воды. Бросился в кресло. О постели даже думать