"Екатерина Матвеева. История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек " - читать интересную книгу автора

Михайловой 3. Ф. "Это маме". Почерк незнакомый. Мало ли кто! Не заведено у
них чужие письма читать, потому не посмела распечатать да прочесть, что в
том письме, а то сожгла бы в печке и знать бы никто не узнал.
Мать в ту пору работала в ночной смене, приехала домой утром с
восьмичасовым паровиком - электрички только до Панков из Москвы ходили и,
как в комнату вошла, тут и увидала маленький треугольник на комоде.
Кинулась, схватила, прочитала, да так и шмякнулась на пол как
подкошенная. Услышала из кухни Надя - свалилось что-то тяжелое, стул
опрокинулся, ведро пустое по полу покатилось, загромыхало.
Долго после болела мать, месяц с лишним в больнице лежала, а без нее и
похоронная пришла.
Все, что в треугольничке было написано, то и в похоронке, слово в
слово. Несколько раз принималась Надя читать, а понять ничего не может.
Слезы мешают, на бумагу капают, буквы расплываются. Одно уяснила себе -
погиб отец и присвоено ему посмертно звание Героя. Металась она
одна-одинешенька по дому, не успевая утирать рукавом распухший нос и глаза,
а потом взяла да и сожгла в печке и похоронку, и письмо-треугольник, с глаз
долой. Может, ошибся командир: Михайловых-то пруд пруди. И сколько таких
случаев бывало. Пришлют извещение - погиб, а человек-то жив-здоров
оказывается. В кино показывали, как бьют наши фашистов, уже к границам их
прогнали. Каждый такой киножурнал сопровождался несмолкаемым радостным ревом
и топотом. И Надя тоже топала и горланила изо всех сил.
Но дни шли, а с фронта ни от отца, ни от Алешки вестей не было.
Вскорости пришло еще одно письмо, теперь уже в настоящем конверте, и там
вырезка из газеты, что награжден Михайлов Николай Игнатьевич за проявленное
мужество и героизм и еще много всяких добрых слов, из чего Надя заключила,
что отец погиб, спасая бензосклад на каком-то аэродроме. Посмертно... Газету
Надя спрятала в комод. "Придет мама из больницы, тогда... прочитает".
Мать возвратилась еще больше посеревшая, особо губы, синие какие-то, и
уже худа как щепка. Достала из гардероба черное платье, траур хотела одеть
по покойному, да все с нее свалилось, как с вешалки. Пришлось наскоро
ушивать. Спасибо, тетя Маня подсобила.
В больничном листке ей написали: сердце больное, режим постельный. На
завод она не вернулась - там здоровые люди нужны. Работа в цехах тяжелая,
каждую мину-стаканчик потютюшкай-ка 12 часов за смену, все они разные, есть
в которых не меньше полупуда. "Куда уж ей, хворой", - покачала головой тетя
Маня...
За мужа Зинаида Федоровна получила какие-то деньги и долго плакала
потихоньку от Нади. Потом дала ей 200 рублей на туфли. На малаховской
толкучке чего только не купишь. Самого черта с рогами продадут.
Долго работы мать не искала, определилась на почту: не тяжело и
карточка тоже рабочая. С Надей говорила редко, урывками и все одно и то же:
заладила - учись, учись, доченька, покуда я жива.
Уж слушать надоело.
Ученье давалось Наде легко, да без охоты. Учителя жалели: все-таки дочь
Героя. Безотцовщина. Растет сама по себе, как трава-лебеда в огороде, мать
едва на ладан дышит, что есть, что нет, все едино. Нехотя живет на свете,
через силу. Добрая тетя Маня придет, утешает: "Может, еще жив, вернется,
обнаружится где-нибудь". Опустит мать голову, не смотрит ни на кого, не
хочет жалости ничьей. Сердцем чуяла: нет! нет его, не возвратится!