"Анна Матвеева. Небеса" - читать интересную книгу автора

шествие по Ленинскому проспекту, и ровно через час оранжевая стайка звенела
под каменным балконом Кабановичей. Облокотившись на широкий гробик
цветочного ящика, где Эмма всякий год безуспешно высаживала настурции с
петуньями, мы свешивались с балкона, разглядывая звенящую и дерганую толпу:
она заглушала даже колокольный звон от Сретенской церкви. Кабанович ворчал,
что по вишнуитам можно сверять часы, а я однажды вычленила из отряда,
слипшегося в единое существо, нашу тетю Любу: она была в сари, босая, с
белым цветком в волосах. "Жасмин", - навскидку определила Эмма. Она
мечтательно глядела вслед вишнуитам, пока те медленно утанцовывали прочь, и
когда улица начала остывать от бубенно-барабанного буйства, призналась:
"Хоть сейчас бы все бросила и пошла вместе с ними!"
В обычные дни тетя Люба выглядела так же, как выглядело в те дни почти
все сорокапятилетнее женское население России: акриловая кофточка,
пережженные волосы, серьги с малахитами. К нам она приходила по-соседски
запросто, в халате, и бисквитные пирожные исходили масляными слезами на
столе, пока тетя Люба всучивала маме кассеты с релаксирующей музыкой и
брошюры с тайными знаниями. Мама вежливо улыбалась, цепляла мельхиоровой
лопаточкой пирожное, и оно бочком падало в тарелку тети Любы, смазывая
лепестки... Ей приходилось уносить домой свои кассеты с брошюрами и толстую
"Бхагавад-Гиту" с обложкой, похожей на разноцветный ковер: тетя Люба
проигрывала маме гейм за геймом и, в конце концов, сдалась, скрывшись в
неведомой нам нирване.
Эмма однажды сказала, что не видит свою жизнь сводом событий,
предопределенных высшим разумом, где одно действие неумолимо проистекает из
другого. Жизнь, по Эмме, - это произвольный орнамент цветных стекол в
калейдоскопе. Или генератор случайных чисел. Поэтому, объясняла Эмма, она
никогда не упрекала Бога или судьбу в грубом обращении с ее жизнью: нельзя
же всерьез сердиться на конструктора калейдоскопа или на его владельца,
вздумавшего тряхнуть пластмассовую трубочку!
В случае с Эммой ее, кстати, трясли с немалой силой.
Я, конечно, догадывалась, что Эмма не всегда была сморщенной, как груша
из компота, старушкой, но фантазия все равно отказывала мне в попытках
вообразить юные годы моей незаконной свекрови.
Всего только раз, под коньячок, Эмма размотала клубок воспоминаний. Я
послушно сидела рядом, воздев руки - чтобы нитки не спутались.
Девочка Эмма родилась в семье оперного тенора Кабановича и балерины
Паниной; малюткой ее выносили на сцену в "Мадам Баттерфляй" - Эмма громко
кричала "Мама!" и тянула ручонки к исполнительнице главной партии,
приземистой сопрано в кимоно. К школьному возрасту Эмма отметилась в десятке
подобных "ролей", этим же временем у нее открылся голос. Тенор немедленно
устроил дочь к лучшей преподавательнице по вокалу, какая была в Николаевске.
Голос тем временем рос и расцветал. Тенор тайно мечтал о том, как они с
дочерью вместе запоют в "Il Trovatore". "Сегодня премьера, партию Леоноры
исполняет Эмма Кабанович!" "Нам следовало назвать ее Леонорой", сокрушалась
балерина, а Эмма тайно радовалась своему имени - так звали девушку из лучшей
книги на свете.
На вступительном экзамене поддержать Эмму было некому. Консерваторскую
комиссию возглавлял отставной баритон, два десятка лет назад безнадежно
ухлестывавший за балериной Паниной, но отвергнутый ею в пользу еврейского
тенора. Эта вполне водевильная история на деле оказалась драмой, и не в