"Анна Матвеева. Небеса" - читать интересную книгу автора

походили на воробьиные. Радостная Сашенька показывала крошечные темные
шарики, застрявшие в птичьем мясе, и теперь я хорошо понимала, что чувствует
вальдшнеп, когда в него прилетает заряд дроби... Подстреленная, сидела я в
кухне у сестры, безвольно склонив голову набок. Вновь и вновь пыталась
укрыться за детскими воспоминаниями и думала: уж лучше бы мы снова мыли
вместе отцовские сапоги...
"Ты уверена, что Алеше нужно знать об этом?"
Сашенька сказала, что не сможет жить с таким грехом на душе, ее снова
стало рвать словами. Она говорила долго, захлебывалась, плакала, а когда
наконец замолчала, на кухне появился Алеша, бледный, как античная статуя.
Скорее Какус, нежели Персей, и стало ясно, что рассказывать ему ничего уже
не нужно.

ГЛАВА 8. КЛАДБИЩЕ ГРЕЗ

Тысячи вещей случились со мною после мрачного лета открытий, я стала
выше на семьдесят сантиметров, но так и не вылечилась от жуткого страха
небытия. Сильнее всего он терзал меня летом, в жару - на память о детстве.
Теплыми днями мне казалось, что смерть ближе, чем зимой: протяни руку и
достанешь. "Мне хотелось бы жить вечно", - обмолвилась я однажды Кабановичу,
и он возмутился: "На каком основании?"
В предшествующий описываемым событиям год я похоронила друга - мы
учились в одном классе. Я несла портрет, там ему двадцать лет: черно-белый
портрет в рамке, с лентой через угол. Кладбища в Николаевске убирают плохо,
я запнулась за кусок арматуры и упала в приготовленную для моего друга
могилу. Кладбищенская земля пахла черным хлебом. Его мать смотрела на меня с
ужасом и отвращением: я разбила портрет, тонкая трещина расколола стекло как
первый лед на лужах. Могильщики вытащили меня за руки, стеклянная соль
разъела кожу до крови. Упасть в чужую могилу - это знак.
...После школы мы с моим другом виделись редко, но когда встречались
случайно на улицах, он радовался и норовил напоить меня польским
шампанским - сладким и пенистым, как шампунь.
После смерти мы с моим другом виделись всего несколько раз. Я приходила
редко и приносила ему сигареты: язычница, я раскладывала их перед портретом,
как патроны, и смотрела, как дождевые капли красят папиросную бумагу в серый
цвет. Ныли комары, и бомжи тихо рядом собирали с могилок цветы.
В то лето я полюбила старое Николаевское кладбище, читала надписи на
памятниках, разглядывала побледневшие овальные портреты. Комары лакомились
моей кровью, злющая крапива обдирала ноги, но мне было все равно: душа
болела сильнее, и боль не бралась ни вином, ни таблетками.
Я шла домой, в репьях, прилипших к джинсам, и думала, что никогда не
брошу Кабановича - он теплый, с ним не страшно. Кабанович не боялся смерти,
говорил: "Плевать".
...Сидя за столом в утренней, потускневшей от света кухне Лапочкиных, я
думала, что даже на кладбище будет легче, чем здесь. Несколько часов назад
мы с Лапочкиным весело выпивали и беседовали, но теперь я видела перед собой
не того Алешу, а немое существо с перебитым хребтом. Сашенька закусила
ладонь зубами, щеки у нее рдели, как у диатезного младенца. Наконец Алеша
сказал: "Аглая, может, ты уйдешь?"