"Непонятные" - читать интересную книгу автора (Каипбергенов Тулепберген)

19

Жизнь Гулзибы превратилась в пытку. С нее глаз не спускали Рустем и Сержанбай. Беременность уже нельзя было скрыть. Улбосын каждый божий день терзала ее, да так, чтобы бай услышал:

— Интересно, кто это ухитрился обрюхатить тебя? А? Рузмат или кто другой?

Гулзиба отмалчивалась. У нее язык не поворачивался возвести напраслину на Рузмата. Старый бай тоже ни словечком, ни намеком не давал понять, что у него есть какие-то сомнения, его ребенка носит Гулзиба или не его. С тех пор как Сержанбай стал суфи, у него мужской силы не прибавлялось, но вот желание иметь ее не убывало, и он мучил, терзал Гулзибу своими нежностями долгую, бесконечно долгую ночь. Наутро старик молодцевато озирался вокруг, подмигивал ей, похвалялся вслух тем, как славно позабавился он, как насладился любовью… Гулзиба со временем привыкла к его похвальбам, они даже забавляли ее. Пусть уж лучше действует языком, только пусть оставит ее в покое! Сержанбай смекнул, что Гулзибу это устраивает, и принял правила игры, которую сам затеял.

Бедная Гулзиба тосковала без Ериазара и все ждала, что он явится, явится наконец и вызволит ее из неволи. Эта надежда поддерживала ее, давала силы жить.

Но однажды эта надежда чуть было не покинула ее. Гулзиба вышла подышать воздухом и стояла, прислонившись к косяку двери. И вдруг увидела Ерназара! Он прошел совсем близко от нее, обдав ее легким ветерком, прошел мимо, отвернувшись! Стремительный и прекрасный, в новехоньком черном чекмене, в высокой желтой меховой шапке. Гулзиба чуть не лишилась сознания — сначала от счастья, а потом от обиды и горя. С той поры она вовсе лишилась покоя. Будто какая-то темная, грозная сила обняла ее, схватила мертвой хваткой и не выпускала, требовала: «Смирись! Погаси свои пламенные мечты о счастье, о светлой жизни с любимым!» Гулзиба больше всего боялась, что Ерназар не признает ребенка своим, откажется от него, будет думать о ней самое дурное, самое оскорбительное… Порой молодость и вера в счастье все-таки брали свое, и тогда Гулзиба утешала себя: «Нет, нет, Ерназар любит меня, а значит, и верит! Он просто не заметил меня или спешил куда-то!»

Каждый день Гулзиба выходила из дома, усаживалась на циновку и ждала, ждала: а вдруг Ерназар появится опять!

Ее терпение было вознаграждено. Однажды в группе всадников, одетых в черные чекмени и желтые высокие шегирме, она высмотрела Ерназара. Не помня себя от радости, Гулзиба замахала ему платком. Ерназар попридержал коня, повернул его к ней.

Ни Сержанбая, ни Улбосын поблизости не было, только маячил рядом Рустем, он, как обычно, возился с Басаром. Ерназар приблизился; пес залился яростным лаем. Под этот лай Ерназар уронил тяжелые, как могильные камни, слова:

— Не смей мне больше показываться на глаза! — С этим и уехал.

Эта встреча была самым страшным мигом в ее жизни. Силы изменили Гулзибе, ноги ее подкосились, и она, бесчувственная, повалилась на землю.

Рустем с любопытством наблюдал за Гулзибой — что же будет дальше? Он даже хлеб перестал жевать. А она все лежала на земле, лежала без движения. Он поспешил к ней, приподнял ее голову, потом поднял Гулзибу на руки и понес в дом.

Гулзиба пришла в сознание не скоро; у изголовья она увидела Рустема и сразу вспомнила, все-все вспомнила! Она вглядывалась в Рустема напряженно, долго, с рождавшейся где-то в глубинах сознания мыслью: «Я должна, должна растоптать проклятую мою любовь! Победить ее, избавиться от нее, иначе… Изменю ему, подлому, а потом признаюсь, прямо так и скажу, что я тоже его разлюбила! А потом, потом… умереть!.. Наложу на себя руки, чтобы не терпеть больше эту муку мученическую!»

Она мягко улыбнулась Рустему.

— Ты носишь имя сказочного батыра Рустема, почему же ты робок и не смел? Тебе полагается быть отважным!

Рустем радостно встрепенулся: к нему ласково обратилась молодая женщина, красивая как луна. Впервые в жизни он услышал такие слова.

— О какой отваге ты говоришь?

— Ты молодой джигит, но никогда не пошутишь, не улыбнешься!

— Что толку в моих шутках? Ведь ты первая убежишь от меня, обманешь!

— Нет, не обману. Не убегу!

— Поклянись! Поклянись богом!

— Пусть проклянет меня бог, если я убегу от тебя… Признайся, ты пробовал когда-нибудь быть, быть… настоящим джигитом?

— Нет!

— Почему не женишься, не обзаводишься семьей?

— Брат не позволяет. А сам я не знаю, как взять девушку в жены, что с ней делать!

— Хочешь, я научу?

— Не шути так зло! Ведь обманешь! Меня всегда все обманывают!

— Я поклялась! — Гулзиба взяла его большие мозолистые руки в свои, слабо сжала. — Только никому ни слова! Не проболтайся!

— Господи, кому? Собаке, что ли, так она все равно не поймет!.. Ох и баловница ты, Гулзиба! — дурашливо осклабился Рустем.

— Следи за баем. Как только он отлучится из дому на день-два, приходи ко мне ночью и ложись со мной… Потом брат женит тебя, у тебя будет жена, и сын у тебя будет тоже.

— Ах, если бы у меня появился сын! Я бы посадил его на плечи и катал! А как же быть с Басаром?

— Отпусти его, пусть себе бегает.

— Хорошо!.. Поскорее бы черти унесли бая подальше от дома! А теперь я пойду, ладно, Гулзиба?

Гулзиба осталась одна. Она лежала зажмурившись и с отчаянием думала о том, до чего довел ее Ерназар, до чего довела ее глупая, слепая любовь к нему! Готова на любой грех, чтобы отомстить за обиду, за оскорбление!

— Этот клятвопреступник Алакоз всегда ниспосылает на нас всякие напасти! — донесся до Гулзибы голос разгневанного бая. — Теперь придумал затею с каракалпакскими соколами! Может, он обладает какими-то колдовскими чарами? Даже враги и те поддерживают его! Вон Каракум-ишан стал на его сторону.

— О чем это ты? — вяло прервала его Улбосын. Гулзиба припала ухом к остову юрты, а руку прижала к груди, пытаясь унять бешено застучавшее сердце.

— У нас нет сына, который мог бы стать Ерназаро-вым соколом! Так мы должны, видите ли, дать средства на снаряжение одного воина!

— Господи, и правда напасть! Что за снаряжение?

— Коня и оружие. Самое маленькое, считай… стоимость десяти коров! А у нас и осталось-то всего сорок голов!

— Все пустил по ветру ты сам! Из-за этой мерзавки Гулзибы! — упрекнула его Улбосын. — Ну, а потом? Как же будет потом — возвратят нам обратно коня и оружие?

— Коли пошел бы на службу родной сын или свой человек, это бы еще ничего, можно и дать! А так ведь — старайся для чужого! Рустем на коне-то не удержится, пентюх этакий! Вот разве Тенел?..

— Интересно будет посмотреть, как ты заикнешься об этом Гулзибе! Она по одному волоску выщиплет твою седую бороду!

— Уфф! И что делать, как быть?

— Уфф! Именно, что «уфф!», — заскрипела Улбосын.

Не успели они начать намечавшуюся ссору, как пожаловал запыхавшийся Маулен-желтый.

— Радуйся, радуйся, дядя! Только что свершилось великое событие! Теперь, ей-богу, твоему племяннику повезло! Попал-таки на седьмое небо!

— С чем это тебе так повезло? Уж не с каракалпакскими ли соколами?

— Ясное дело, с ними! А что?

— Ведь спокойная-то жизнь лучше!

— Ого, как запел! Видно, приятненько молоденькую-то, мягонькую жену баюкать в объятиях, а, старый греховодник?.. — Маулен захихикал. — Событие свершилось такое, что и самому главному визирю доложить не стыдно! Помнишь его условие, когда ты выпрашивал Рузмату смерть, а Гулзибе жизнь? Или забыл? Так я напомню: «Коли затеет Алакоз на каракалпакской земле какое волшебство, сразу же сообщить! Иначе не жить ни вам, ни вашим близким!..» Ты, дядя, поклялся ему на Коране! Сейчас как раз и свершилось такое «новшество»!

— Правда твоя, Маулен! — сплюнул Сержанбай мрачно. — Правда! Появился Ерназар, и в стране снова началась смута. Если в Хиве от нас с тобой узнают об этих «соколах»- тьфу на них! — мы получим большое вознаграждение!

— Надо спешить!

Терпение, племянник, терпение! Подготовимся как следует и завтра утром — в путь-дорогу! Побываю заодно и у хивинского ювелира, закажу для младшей жены золотую безделушку! Она того заслуживает!

— Хитрец ты, дядя! Ох хитрец! Знаешь женщин! Они душу готовы отдать за пустяковину, которая блестит! И не только душу, хи-хи!..

Всю ночь в доме Сержанбая была суматоха; женщины готовили его в дорогу. На рассвете он вместе с Мауленом-желтым взял направление на Хиву.

Когда всадники оставили позади себя аул, они начали обсуждать, какую награду пожалует им главный визирь за примерное служение… Они боялись продешевить, решали, как бы половчее и похитрее ответить главному визирю на вопрос: «Чего желаете за верность?»

— Когда он спросит меня, дядя, я сделаю вид, что мне ничего не нужно! Но ты будь начеку и тут же объяви, что твоему племяннику необходима должность, хорошая должность! Бия или мураба, ладно?

— Да, да, это ты хорошо придумал! Я тоже буду скромничать, отказываться, а ты попроси для меня две тысячи танапов земли! Только — плодородной земли. Чтобы скот мой пасся привольно, жирел…

— Дядя, мы понимаем друг друга с полуслова! Я для тебя выпрошу самую что ни на есть золотую землю! Как я рад, дорогой, что моя мать и ты родственники, близкие родственники! Недаром в народе говорят: хорошо, когда мужчина похож на дядю! Я точно пошел в тебя, вылитый ты! Поэтому-то я и умный такой!

Так и тряслись они на своих конях, громко строя планы своего скорого обогащения.

— Ну-ка, полюбуйтесь-ка, люди добрые, как сорока наигрывает мелодию, а змея поет песню, — услышали они чей-то голос.

Сержанбай и Маулен начали испуганно озираться по сторонам.

На обочине дороги, поджав под спину вязанку дров, отдыхал сирота Векторе.

— Эй ты, сумасшедший, ты что это, сам с собой разговариваешь или болтаешь со злым духом? — сердито прикрикнул на него Маулен.

— Нет, это я вам говорю! — спокойно ответил Бек-торе. — Вам! Доносчикам, которые спешат в Хиву, чтобы на нашей земле опять поднялась смута.

— Посмотрите-ка на него! Ах ты, клеветник! — Маулен повернул коня к Векторе и занес над ним плетку. Векторе поднялся, схватился за топор.

Сержанбай знал этого парня, раньше он частенько наведывался к Рузмату. Векторе был из тех, кто не лез в карман за словом, не спускал обиды никому. Он шепнул племяннику:

— Не связывайся с ним! Поедем своей дорогой! Маулен и топора убоялся в сильных руках Бекторе, и предупреждение дяди принял во внимание.

— Ох, изменились, ох, испортились в нынешние времена люди-людишки! — принялся сетовать Сержанбай, когда они оказались на безопасном расстоянии от Векторе. — Особенно голодранцы всякие, бесштанные сироты обнаглели! Не пойму, отчего у них, чуть что, ноздри раздуваются от злобы!.. Слово им скажешь — тут же тебе в ответ десять! Этот вот ничтожный Векторе живет и кормится тем, что таскает дрова по домам, а поднял топор на тебя, даже не задумался! На тебя, знатного, уважаемого человека! Не приведи бог, если они, такие вот босые и голые, объединятся! Не дай бог, чтобы Алакоз взял их сторону! Тогда наступит конец света, это я тебе говорю!

— Ничего, ничего, дядя! Зачем зря кручиниться? Время и жизнь — они вразумляют и обламывают всякого, даже самого горячего и бесшабашного!.. Смешно, но даже мой братец-придурок и тот, кажется, начинает смекать, что к чему… Давеча, когда мы с тобой готовились уже тронуть коней, он мне вдруг шепнул: «Брат, я хочу жениться!»

Бай усмехнулся насмешливо, но тут же погасил усмешку: вспомнил предостережения Каракум-ишана. «Нельзя надолго оставлять без присмотра молодую женщину, ох нельзя! Всякое ей может на ум взбрести!..» Чем больше удалялся он от дома, тем большим грузом ложились на сердце сомнение, подозрение, ревность. Сержанбай чувствовал себя так, словно не восседает на лошади, а тащит ее на себе. Даже Маулен-желтый, поглощенный своими сладкими грезами о бий-стве, почуял, что с дядей творится что-то неладное.

— Дядя, у тебя ничего, случаем, не болит?

— Ой, болит! Болит кругом! Стар я стал!

— Ничего, скоро будет аул, мы там заночуем, вот ты и отдохнешь!

— Нет, Маулен! — Бай решительно натянул поводья. — Я лучше поверну обратно! Такой длительный путь не по слабым моим силенкам, не выдержу я его! Вернусь-ка я домой и лягу в постель, все и пройдет!

— А как же я? — чуть не лишился дара речи Маулен. Ты отправляйся дальше! Однако помни о нашем уговоре, не забудь и меня! Мне плодородные земли проси! Не поддавайся алчности, бог велел заботиться о ближнем!

— Ясное дело, дядя! Позабочусь, конечно! Не забуду! — вымолвил Маулен, окрыленный тем, что вся слава и вознаграждение достанутся ему одному.

— Передай от меня почтительный привет главному визирю! Объясни, что я заболел в пути, а начали-де его мы вместе! — Сержанбай, не мешкая больше, пустил коня обратно.

Бай нещадно гнал коня, и сытый быстроногий скакун летел по бескрайней степи что резвый заяц. Бай вцепился в его гриву и весь устремился вперед. Туда, туда, к Гулзибе.

…До аула он добрался за полночь. Кругом сонная тишина. Сержанбай осторожно привязал коня, прислушался, огляделся. Басар, растянувшийся возле загона, лениво поднял морду, узнал хозяина и уронил ее на ла пы опять. Бай, как вор, прокрался к юрте Гулзибы. Из юрты раздавался храп, мужской храп! В глазах у Сер-жанбая потемнело. Он нащупал рукой свой топорик — он точил его чуть не каждый день, и потому был топорик всегда острым. Приподнял камышовую дверцу, неслышной тенью скользнул внутрь. Створки двери не были плотно прикрыты. «Ага, приготовились к побегу, поэтому и двери не заперли, побоялись, как бы они не скрипнули в нужный момент, не разбудили старшую жену! Скрипа побоялись, а храпа — нет! Ублюдки!..»

Купол юрты был закрыл кошмой лишь наполовину, и лунный свет свободно проникал сквозь отверстие: казалось, кто-то любопытный и нескромный заглядывает сверху в юрту, где в постели, рядом, раскинулись два молодых тела. Возле Гулзибы лежал Рустем. Голова его свесилась с подушки будто отделилась от туловища. Бай содрогнулся: они так крепко спят, потому что утомлены ласками… Как призрак, приблизился Сержанбай к постели, наклонился, надавил лезвием топора на ненавистную молодую шею. Тело Рустема тяжело и вместе с тем бессильно опало, вдавилось в постель…

Бай был странно, неправдоподобно спокоен, мысль его работала четко и ясно. Нет, он не будет убивать ее сам. Утром он приведет сюда людей, приведет Ерназара Алакоза, заставит ее, блудницу, перед всеми признаться в своем грехе. И какую мученическую смерть назначат ей люди, такой он, Сержанбай, ее и предаст…

Сержанбай оставил топор у изголовья Гулзибы и опять тенью выскользнул из юрты. Он отвел коня в загон и скрылся во тьме, решив дождаться утра подальше от этого богом проклятого дома.

Гулзиба проснулась, будто кто-то толкнул ее страшной, холодной рукой. Рядом с собой она обнаружила Рустема. Когда же он умудрился прилечь возле нее, когда приплелся сюда? Гулзиба вскочила, как испуганный джейран: совсем близко белело жуткое, мертвое лицо Рустема, а возле холодно поблескивало орудие, которым злодеяние было совершено.

Гулзиба не издала ни звука. Вся ее воля, вся выдержка сосредоточилась на одном — как отвести беду. О беде грозно и красноречиво говорил Гулзибе топор Сержанбая, поставленный около ее изголовья. Она по няла: это знак неизбежной казни, расправы с ней, неверной женой.

Из тьмы, из лавины мыслей Гулзибе нужно было выловить одну-единственную, спасительную! Ошибиться нельзя!

Откуда только взялись у Гулзибы силы! Она не почувствовала тяжести убитого, когда тащила его через двор. Ей казалось, что все это не она делает, а кто-то другой, кто снится ей в дурном, страшном сне! Она не заметила, как оказалась в маленькой землянке, где бай держал всякий старый хлам. Как схватила лопату и стала рыть, копать, копать землю, не ощущая напряжения и усталости. Яма получилась глубокая, аккуратная, ровная. Гулзиба столкнула в нее тело и так же равномерно и сильно вновь заработала лопатой… Она разбросала на этой тайной, глухой могиле охапки сена, разную рухлядь… Когда Гулзиба входила в юрту, пес отрывисто и громко залаял. Из маленькой юрты донесся недовольный голос Улбосын:

— Гулзиба! Это ты? Что ты там делаешь? Гулзиба в мгновение ока сгребла окровавленное

белье, вытерла о него топор, спрятала все в темный угол. Она двигалась с ощущением нереальности происходящего, еще не выявленного — для себя самой — потрясения оттого, что это двигается и это все делает она сама. Гулзиба видела себя будто со стороны, чужим, однако очень зорким зрением; вот выпрямилась, вот подала голос:

— Сестра Улбосын, прошу вас, ложитесь со мной, мне что-то не спится, страшный сон приснился!

— Это ты подняла шум на дворе?

— Я. Хотела было перебраться к вам, да собаки испугалась. Идите ко мне, мне страшно!

Улбосын прибрела полусонная, натыкаясь в темноте на одеяла и подушки, повалилась на постель. Гулзиба стерегла ее сон, как охотник добычу. Потом тихонько достала топор и, приподняв голову Улбосын, дважды ударила свою жертву по горлу. Улбосын захрипела, дернулась, испустила дух.

На рассвете Гулзиба услышала далекие голоса и поняла, что это идут по ее душу… Она приладила у своего изголовья топор, прилегла рядом с Улбосын, закуталась в одеяло.

— Поглядите-ка на эту сучку! — в ярости взывал к людям Сержанбай. — Дрыхнет, развалилась со своим полюбовником!

Сержанбай сдернул с постели одеяло и покачнулся, замер, как криво забитый кол. Гулзиба открыла глаза, зевнула и тут же потеряла сознание: то ли от пережитого, то ли от жуткого своего соседства.

Среди людей находился Ерназар Алакоз. Опомнившись, с трудом придя в себя, Ерназар гневно обрушился на старого бая:

Ты что, с ума сошел, несчастный?.. Грейся теперь у пламени, которое сам разжег.

Гулзиба то ли в бреду, то ли наяву простонала:

— Алакоз, я не виновата! Нет за мной никакой вины!

Однако Ерназар уже не слышал ее, он почти бежал к своему дому, спешил унести ноги от этого места. Навсегда с ним распрощаться.

Сержанбай стоял, застыв в безмолвии, как высохшее кривое дерево, к которому люди пришли, чтобы срубить или вырвать с корнем.