"Ричард Мэтсон. Я - легенда (Последний) (Авт.сб. "Легенда")" - читать интересную книгу автора

Друзья! Я выйду к вам, чтобы обсудить проблему вампиров как
национального меньшинства - если, конечно, такие существуют, - а похоже,
что они существуют.
Вкратце сформулирую основной тезис: против вампиров сложилось
предвзятое мнение.
На чем основывается предвзятое отношение к национальным меньшинствам?
Их дискриминируют, так как их опасаются. А потому...
Он снова надолго приложился к бокалу с виски.
Когда-то в средние века был промежуток времени, должно быть, очень
короткий, когда вампиры были очень могущественны и страх перед ними велик.
Они были анафемой - они остались анафемой и по сей день. Общество
ненавидит и преследует их... Но - без всякой причины!
Разве их потребности шокируют больше, чем потребности человека или
других животных? Разве их поступки хуже поступков иных родителей,
издевающихся над своими детьми, доводя их до безумия? При виде вампира у
вас усиливается тахикардия и волосы встают дыбом. Но разве он хуже, чем те
родители, что вырастили ребенка-неврастеника, сделавшегося впоследствии
политиком? Разве он хуже фабриканта, дело которого зиждется на капитале,
полученном от поставок оружия национал-террористам?
Или он хуже того подонка, который перегоняет этот пшеничный напиток,
чтобы окончательно разгладить мозги у бедняг, и так не способных о
чем-либо как следует мыслить? (Э-э, здесь я, извиняюсь, кажется, куснул
руку, которая меня кормит.) Или, может быть, он хуже издателя, который
заполняет витрины апологией убийства и насилия? Спроси свою совесть,
дружище, разве так уж плохи вампиры?
Они всего-навсего пьют кровь.
Но откуда тогда такая несправедливость, предвзятость, недоверие и
предрассудки? Почему бы не жить вампиру там, где ему нравится? Почему он
должен прятаться и скрываться? Зачем уничтожать его?
Взгляните, это несчастное существо подобно загнанной лани. Оно
беззащитно. У него нет права на образование и права голоса на выборах. Так
не удивительно, что они вынуждены скрываться и вести ночной образ жизни.
Роберт Нэвилль угрюмо хмыкнул. Конечно, конечно, - подумал он, - а что
бы ты сказал, если бы твоя сестра взяла такого себе в мужья?
Он поежился.
Достал ты меня, малец. Достал.
Пластинка кончилась, и игла, отскакивая назад, скоблила последние
дорожки. Озноб сковал ноги, и он не мог уже подняться. Вот в чем беда
неумеренного пьянства: вырабатывался иммунитет. Озарение и просветление
больше не наступало. Опьянение не приносило счастья. Алкоголь больше не
уводил в мир грез: коллапс наступал раньше, чем освобождение.
Комната уже разгладилась и остановилась, до слуха вновь доносились
выкрики с улицы:
- Выходи, Нэвилль!
Кадык его задвигался, дыхание стало прерывистым. Выйти! Там его ждали
женщины, их платья были распахнуты, их тела ждали его прикосновения, их
губы жаждали...
- Крови! Моей крови!
Словно чужая, его рука медленно поднялась, костяшки побелели, и кулак,
словно сгусток ненависти, тяжело опустился на колено. Явно не рассчитав