"Анита Мейсон. Иллюзионист " - читать интересную книгу автора

отражение в багряном вине, - но я могу сказать вам. Да, это правда. В
святая святых пусто.
После его слов наступила неожиданная тишина, словно древняя
непреклонность религии, о которой шла речь, снизошла на миг с горных
твердынь, где она нашла приют, и воцарилась в этой элегантной зале.
Неловкую тишину прервала вдова, которая наклонилась к Симону так, что
стала видна белая ложбинка между ее грудями.
- Наш высокий гость, - тихо сказала она, - был молчалив сегодня.
Разумеется, мы знаем, что скромность - признак настоящего таланта, но нам
все же хотелось бы услышать от него несколько слов. Наша болтовня, должно
быть, смертельно утомила его: я уверена, он привык к беседе на намного
более возвышенные темы.
Она одарила его интимной улыбкой, давая всем понять, что они с Симоном
часто вели такие возвышенные беседы.
- Напротив, было очень интересно, - сказал Симон. - Мне всегда
интересно, что думают люди. Ниmani nil a me alienum puto* [Ничто
человеческое мне не чуждо (лат.).] - Он сделал паузу, и его взгляд на
секунду задержался на золотом сатире в центре стола. - Ничто более не
занимает философа, - продолжил он, - чем изучение человеческой природы.
Хотя если говорить точно, то, конечно, высшим предметом изучения философии
является природа души.
Компания глубокомысленно изучала еду на своих тарелках.
- Например, Платон, - продолжал Симон, - выразил свое видение души в
изумительной метафоре, с которой вы, возможно, знакомы.
Он подробно остановился на знаменитом образе возничего с разномастными
конями и с воодушевлением развивал тему в течение следующего часа. Бокалы
наполнялись все чаще. К концу часа торговец пряностями и банкир спали, а
молодой офицер в конце стола тщетно пытался опустить свой бокал под нужным
углом. Глаза Филоксены, когда она смотрела на Симона, казались влажными и
несфокусированными.
Симон подкрепился инжиром и безжалостно приступил к учению Пифагора.
Весь месяц его держали в этом доме за ручную обезьянку. Хорошо - он
исполнит роль.
Он покончил с Пифагором и, не давая слушателям спуску, через афоризмы
Гераклита плавно перешел к беглому обзору учения стоиков, которое
недолюбливал. Он уже излагал атомистическую теорию Лукреция, когда молодой
офицер собрался с силами, осушил вино и сообщил с неприязнью:
- Мой учитель был стоиком.
- Вам повезло, - дипломатично сказал Симон.
- Он был хорошим человеком. Он знал б-больше, чем вы.
- Вне всяких сомнений.
- Вы их выставили в глупом свете. Стоиков. Они не дураки. Они во
многом правы.
- В чем они правы? - спросил Симон.
Молодой человек потряс головой, чтобы прояснить мысли:
- Удовольствие и боль. Это иллюзии. Бессмыслица. В смерти нет ничего
страшного. Я в это верю.
- Иллюзии? Бессмыслица?
Другие гости насторожились. Было поздно - слуги давно зажгли лампы.
Симон откинулся и смотрел в потолок. Прямо над столом, блестя и