"А.Мартынов "Великая историческая проверка"" - читать интересную книгу автора

насиловали их. Они нагнали такую панику на женщин, что целая куча их,
чтобы укрыться от бандитов, провела весь день в пруде, стоя по горло в
воде.
После ухода фроловцев, осенью 1920 года, к нам пришел прославившийся
своими разбоями, кровожадный Тютюнник, второй после Петлюры герой
украинской контр-революции. Но у Тютюнника, и у его штаба, настроение в то
время было уже, повидимому, весьма меланхолическое. Они, повидимому,
чувствовали уже приближение конца. Поэтому они в Ялтушкове отдыхали после
своих кровавых подвигов, потешаясь попойками и украинскими спектаклями.
Тютюнник был у нас последней тучей рассеянной бури. После заключения
мира с Польшей, фронт у нас исчез. Но до самого последнего времени здесь
не прекращались нападения мелких банд, просачивавшихся через румынскую
границу, убивавших на проезжих дорогах и в самом Ялтушкове отдельных
коммунистов и советских работников, перехватывавших транспорты с товарами,
ограбивших дважды местные кооперативы, ограбивших соседние совхозы,
забиравших последних лошадей на заводе и, таким образом, обрекавших
советские учреждения на сизифову работу:
каждый раз с начала начинать с великим трудом налаживавшуюся работу. И
это делалось в то время, когда третья часть России корчилась в муках
голода, когда обезумевшие от голода люди доходили до людоедства и когда мы
выбивались из сил, чтобы как-нибудь помочь голодающим.


ГЛАВА II.


Революционная диктатура или парламентская демократия?
Как убить стоглавую гидру контр-революции? Вот вопрос, который с
болезненной остротой пронизывал мои мозги каждый раз, когда новая мутная
волна бандитизма нас захлестывала, и, чем больше я об этом думал, тем
больше я приходил к убеждению, что в одном пункте мы, меньшевики, были
совершенно слепы, что наш меньшевистский взгляд на демократию и диктатуру
в эпоху революции есть взгляд маниловский, кабинетный,
безжизненно-доктринерский. Когда я очутился на Украйне, в самой гуще
гражданской войны, в самом пламени бушующих народных стихий, суровые факты
действительности безжалостно разрушали мои старые
парламентско-демократические схемы, мою каутскианскую теорию революции. Я
имею в виду старую каутскианскую теорию, которая раньше всем нам казалась
правоверно марксистской. С новейшими сочинениями Каутского, окончательно
распрощавшимися с революционным марксизмом, я, к сожалению, еще на Украйне
не был знаком.
Повторяю, в вопросе о диктатуре и демократии, жизнь пробила первую
брешь в моем меньшевистском мировоззрении. Это не значит, что я в этом
вопросе сразу, во всем об'еме примирился со взглядами большевиков. То, что
в течение двадцати без малого лет составляло главный пункт разногласий
между нами, не так-то легко было мне переоценить, даже под впечатлением
новых грандиозных событий, тем более, что в другом спорном вопросе - о
своевременности осуществления коммунизма в России, жизнь, как мне
казалось, всецело подтверждала все наши обвинения против большевиков. И
мне тем труднее было теоретически осмыслить свои украинские наблюдения,