"Подземный Венисс" - читать интересную книгу автора (Вандермеер Джефф)

Глава 7

Мужчина пришел в себя от шелковой ласки парашюта, осевшего на тело подобно савану. Запах грязи и пластика. Холодный воздух. Мертвая тишина. Глаза раскрылись в полной темноте. Тихий плеск воды неподалеку. Шадрах приготовился к смерти, к загробному миру, к чему угодно. Интересно, сможет ли он пошевелиться? Под саваном было так покойно лежать. Никакой тебе суеты, никаких обязательств. Мужчина целую вечность не испытывал такой умиротворенности.

Но Иоанн Креститель заерзал в кармане, словно хотел напомнить, зачем они здесь оказались. Шадрах уселся под шуршащей тканью. Ободранное горло саднило, суставы скрипели, руки-ноги не слушались — пустяки, ничего серьезного. Правда, в плече пульсировала тупая боль и голова ужасно раскалывалась, но ведь это не то что лишиться руки… или глаза.

Мужчина ощупью выбрался из-под парашюта, избавился от лямок и встал во весь рост. Вытащил из-за пояса пистолет — по счастью, тот не выстрелил от удара о землю, — достал из кармана Иоанна Крестителя и поднес его к самому лицу.

— Теперь, когда вокруг тьма кромешная, можешь оставаться снаружи. Как ты себя чувствуешь?

Сурикат усмехнулся, причем даже слишком по-человечески.

— Плохо я себя чувствую. Умираю. И вокруг никакая не тьма, просто твое жалкое слабое зрение не умеет приспосабливаться. Сейчас ближе к вечеру, и небо над нами синее. Для меня. А ты, ты тоже привыкнешь. Только меня к тому времени уже не будет в живых.

— Надеюсь, ты прав, Иоанн. Честно, без всякого злорадства. Я бы даже спас тебя, если бы мог.

Голова оскалилась.

— Это потому, что мы породнились во время скитаний. Научились жить вместе, несмотря на все разногласия.

— Нет. Просто я начинаю тебя понимать. Потолкуем позже.

И он убрал Иоанна Крестителя обратно в карман.

По-прежнему где-то рядом плескалась вода, но Шадрах не стал искать на ощупь, а подождал, пока обвыкнутся глаза. Темнота не ведает времени. Она пожирает его, как ночь пожирает сияние дня. Наконец мужчина стал различать перед собой не то чтобы свет, но тусклую пурпурную линию над зубцами абсолютно черных гор. А под ногами — смутный намек на каменистую почву.

Шадрах развернулся: за спиной, переливаясь, мерцали волны бескрайнего моря. В каких-то двух десятках метров начиналась линия побережья. Мужчина потянул носом просоленный обжигающий ветер, рассказывающий о летних бурях и древних кораблях, источенных червями; совсем не то, что на каналах. Со временем зрение прояснилось: среди волн поблескивали острые плавники скользких морских тварей, словно усеянных драгоценностями, или сияющие щупальца с золотистыми по краям присосками. Вода простиралась до самого горизонта, который терялся в черной пустоте. Казалось, другого берега вообще не было.

Сидя вот так во мраке, Шадрах почти убедил себя, будто бы отдыхает вечером над землей, на каналах.

Но самообман рассеялся, когда глаза, еще немного привыкнув, различили Николаса. Тот сидел по левую руку от Шадраха и пялился фасеточными шарами на волны, набегающие на берег. Одежда на нем окончательно разорвалась, обнажив куда более хитроумные и страшные перемены, порожденные воображением Квина. Обе руки оказались вывернуты ладонями наружу. Нижняя половина тела расшиблась при падении. Брат Николь был мертв. Повсюду вокруг белел и кости в кровавых лужах — останки семерых самоубийц.

— Ник, Ник, Ник, — глухо произнес мужчина.

Какая жуткая цена за слабость. Многие люди гораздо слабее духом спокойно доживают свои дни, не зная расплаты. Весь гнев Шадраха улетучился, остались только печаль и глубокое раскаяние. «Если бы не я, если бы не я…»

Несколько минут спустя мужчина отринул горькие размышления и поднялся на ноги. Настала пора пуститься на поиски.

Шадрах не представлял себе, в каком направлении нужно идти, но поскольку его всю жизнь притягивала вода, пошел вдоль берега, как ему показалось, на север. Теперь, когда цель была так близка, странник был готов одолеть пешком хоть целую тысячу миль. В правой руке он держал пистолет, а в левой — бляху. Мужчина не крался, словно беглец или вор, а твердо шагал, как человек, уверенный в том, куда и зачем отправился.

Несмотря на все старания, образ мертвого Николаса не отпускал его ни на минуту. А вечная ночь, как опытная волшебница, вдруг являла из темноты свои тайны, которые столь же внезапно скрывались в неведомом царстве за гранью зрения.

Постепенно до Шадраха дошло: если на свете и есть преисподняя, она не на пустырях между городами, а здесь, на тридцатом подземном уровне. Побережье населяли тысячи потерянных душ, обреченных скитаться до самой смерти. Первые существа, которых он повстречал, так живо напоминали брата Николь своими фасеточными глазами, содранной кожей и прозрачными органами, болтающимися снаружи, что мужчина попросту их игнорировал, и несчастные растворялись во мраке, рыдая и хлюпая, безнадежно ища избавления от мук. Сбежав отсюда, Николас был, наверное, счастлив среди неустроенного быта мусорной свалки.

Когда придушенные хриплые вопли и мерзкая приторная вонь остались далеко позади, Шадрах достал из кармана Иоанна Крестителя и пристегнул его к левому предплечью лямкой от парашюта.

— Теперь ты мое бремя перед миром. — Мужчина поглядел на суриката почти с нежностью. — Сколько тебе осталось, Бремя?

Голова потянула носом воздух.

— Часов девять, наверное. Впрочем, ты вернул меня в родные края. Когда-то в детстве я играл на здешних берегах. Воспоминания придают новых сил. И еще то, что твои часы тоже сочтены.

— Может, и так, но ты поможешь еще разок обреченному индивиду? Скажи, где найти Квина.

— Не скажу. Хотя, если желаешь, попробуй идти вон за тем зеленым огоньком.

Действительно, вдоль берега двигалась крошечная изумрудная точка.

— А что там? — спросил Шадрах.

— Это свет. Я думал, ты любишь свет.

Сурикат смотрел на него чуть ли не победителем.

— Я и сам туда направлялся, — сказал мужчина.

Огонек фосфоресцировал зеленым светом. Полз, как червяк. Напоминал безголовую гусеницу. Размерами походил на маленькую, но мускулистую змею. Не обращал внимания на Шадраха. Медленно продвигался по кромке морского простора с видом необычайной целеустремленности. Впечатление усиливали точная разметка и безукоризненно ровная сегментация. Мужчина уставился на удивительное создание как завороженный; он и не ожидал встретить такое совершенство в подобном месте. Его лицо растянулось в несмелой улыбке.

— Ну и что это? — осведомился Шадрах.

— Присмотрись поближе.

Сделав, как посоветовал сурикат, мужчина различил цифры, выжженные по живому на каждом сегменте, и стройные зеленые линии.

— Машинка! — воскликнул он.

— Почти угадал, — сказал Иоанн Креститель. — Потрогай.

— Да?

— Она не кусается.

— Почему я тебе должен верить?

Сурикат обнажил десны.

— Ты и не должен. Мало ли что взбредет или не взбредет в умирающую голову. И вообще, учитывая мое вероломное прошлое, лучше не трогай.

Шадрах бросил взгляд на море. Длинный сине-зеленый плавник то рассекал волны острым концом, то мгновенно исчезал из виду. В этом престранном мире, подумал мужчина, разве может иметь значение, что сделает один-единственный человек, покуда он хоть что-нибудь делает?

Шадрах присел на корточки рядом с мерцающей гусеницей, протянул руку и дотронулся указательным пальцем. Создание оказалось гладким, но пушистым. Почуяв прикосновение, оно замерло на месте. И повалилось набок.

— Ну вот, убил, — произнес Иоанн Креститель. — Говорил же тебе, не трогай.

Тут гусеница принялась выворачиваться — тщательно, с медлительной фацией, отрезок за отрезком. Расправившись, каждая секция изменяла форму и вновь срасталась с остальными, покуда существо не стало совершенно плоским — квадрат мерцающей зеленой плоти, расстеленный на берегу. Тончайшие борозды наполнились ярким сиянием. Послышался гул. Из линий разметки хлынул наружу свет, образовав решетку. Когда лучи угасли, осталась… трехмерная карта моря и окрестностей, обрисованная темновато-зеленым свечением. Цифры, которые были выжжены на сегментах, переместились, образовав систему координат.

Необычайное создание, прекраснее которого он никогда не видел и не надеялся увидеть, поразило Шадраха прямо в сердце. Мужчина понял: нужно насладиться этим зрелищем, даже будучи не в состоянии оценить его по достоинству.

— Ты что-нибудь понимаешь в красоте? — спросил Шадраху Иоанна Крестителя. — Ведь это прекрасно.

И сурикат ответил ослабевшим голосом:

— Мое восприятие прекрасного во много крат утонченнее, чем ты можешь себе представить. Каждое из моих чувств настолько развито, что я с легкостью мог бы жить в ином мире. Однако там, где ты любуешься формой, я вижу предназначение. Думаю, что тебе простительно увлечься внешним стилем и не заметить сути. Этим и отличается весь ваш род. Перед тобой одна из карт Квина. Только и всего.

— Ее сделал Квин?

— Он создал все вокруг, даже море. Здесь его мастерская. Здесь его мир. А не твой.

Мужчина опустился на берег рядом с картой.

— Как же так, Иоанн? Скажи, разве можно плодить чудовищ — и в то же время творить такую красоту?

Сурикат лишь посмеялся.

— Умиляюсь твоей наивности. Нашел что спросить у чудовища. Вот и мучайся непониманием до скончания дней.

Шадрах неотрывно смотрел на карту. На дисплее мерцали названия мест, написанные на неведомом языке. Мигающая красная точка, должно быть, указывала место под ногами. А напротив, за морем, светился знак — человек, сливающийся со зверем.

— Квин там? — обратился мужчина к сурикату.

— У карты спроси. С ней и разговаривай. Мне некогда, я отключаюсь.

Иоанн Креститель закрыл глаза. Шадрах обратился к карте:

— Где Квин?

Та пробулькала в ответ что-то невнятное.

Что дальше? Помнится, в самом начале сурикат советовал прикоснуться…

Мужчина потрогал символ человека/зверя. Трехмерная карта щелчком отключила дисплей. Огни потускнели. Швы и трещины между сегментами бесследно срослись.

Сурикат насмешливо фыркнул, но ничего не сказал.

Шадрах замер, затем попятился: может, его заманили в ловушку? И прицелился в карту…

…но та вдруг захлопала по земле подобно летучей мыши. Ее края загорелись ярко-зеленым светом, который с каждым взмахом перемещался ближе к середине. Как только сияние достигло центра, бывшая гусеница ощетинилась бесчисленными углами. Раздался звук, похожий на плач цикады. Углы обернулись крыльями, острыми как ножи, затрепетали с визгом лезвий, которые точатся друг о друга, и карта взмыла в воздух, переродившись в безголовую стилизованную птицу. Она дважды взвилась над мужчиной, после чего начала кружить, улетая вдоль кромки волн и возвращаясь обратно.

— Тебя зовет. Иди за ней, — проворчал сурикат, не разжимая век.

Шадрах последовал по берегу за летучей картой. Тем временем темнота посылала навстречу новых чудовищ с пучками глаз на ногах и с нелепыми козьими головами. Восьмилапых и похожих на хрупких обезьянок, пригвожденных к панцирям скорпионов. Жуткое отребье, вроде тех злополучных созданий, над которыми тысячу лет тому назад корпел Николас. Как можно было примириться с их уродством, глядя на неземную красоту карты, как можно было такое сочетать? Некоторые представляли собой всего лишь связки истощенных вен алого цвета, что раздувались и опадали и, не имея ртов, кричали о своей боли каждым судорожным движением. Глазные яблоки пучками подпрыгивали вокруг единственной конечности, провожая Шадраха долгими влажными взглядами. Другие твари катались, подпрыгивали, ползли, хотя при всем при этом состояли исключительно из нескольких десятков ног. Многие бились на сыром песке, запутавшись в собственном последе, уже теперь источая запах гниения и могилы. То тут, то там под ноги подворачивались пустые скорлупки искусственных маток, выполненных из полупрозрачного зеленого вещества вроде изумрудного стекла, но прочного, как алмаз, — безжизненные, опустелые. Из покинутых чанов, точно из настоящих утроб, вытекала жидкость; она собиралась в лужи, потом высыхала, так что у расколотых горлышек темнели пятна грязи. Кто-то неуклюже крался по земле, сверкая огромными глазами, кто-то летал по воздуху так, словно ему сломали спину, а в воде кто-то чавкал, и хлюпал, и горестно подвывал своей булькающей песне.

Но только увидев местных собак, мужчина по-настоящему испугался. Они возникли целой сворой, бок о бок, на удивление слаженно преследуя какого-то бедолагу. На лбах у тварей морщинились клочья драной кожи, а шкура псов была чернее непроглядной ночи. Мертвые фиалки их крошечных глаз пронзали мрак будто лазерными лучами.

Уже под носом у Шадраха стая забрала в сторону, развернулась и, не удостоив человека даже взглядом, бросилась за неким существом, которое, тяжело отдуваясь, хромало вдоль берега. Несчастный передвигался на живых ходулях; тело его напоминало слизняка, а голова — личинку. Собаки метнулись жертве под ноги, а когда она, пища и визжа от ужаса, опрокинулась, принялись раздирать ее клыками, каждый — в человеческий палец, если не больше. Шадрах остолбенел, не в силах оторваться от жуткого зрелища. Если его изберут следующей жертвой, все кончено. Окончив кровавое дело, псы принюхались, восстановили четкий боевой строй и потрусили дальше. Последний, догоняя свору, обернулся к Шадраху, и у мужчины застыла в жилах кровь. Между носом и фиолетовыми глазами он увидел на морде вживленное прямо в плоть женское лицо с темными глазами, крутыми бровями, маленьким носиком и даже парой золотистых локонов по краям. Полный свежего мяса рот был густо вымазан кровью. Что-то во взгляде, полном и ужаса, и триумфа, заставило Шадраха трясущимися руками направить на тварь пистолет. Но та уже развернулась обратно и устремилась вслед за сородичами по кромке моря, так что волны плескали у лап.

Когда стая уже темнела на горизонте, из груды останков ходульщика послышался голос:

— Голлукс полагает, они убежали, ведь правда?

Мужчина вздрогнул от неожиданности. Потом подошел к обагренному трупу. Глазные яблоки были вырваны из глазниц, черепная коробка, почти обглоданная дочиста, болталась на целиком обнажившемся, словно актриса после спектакля, грубо изглоданном позвоночнике. Шадрах прицелился.

Тут вновь раздалось:

— Голлуксу известно, что они убежали, ведь правда?

— Откуда берется этот голос, Иоанн? — спросил мужчина.

— Не знаю, — отвечал сурикат, но вид у него был необычайно встревоженный.

А голос уверенно, хотя и еле слышно, сказал:

— Помоги Голлуксу. Голлукс живой, живой Голлукс. Раскрой череп.

— Ты что такое? — произнес Шадрах.

— Раскрой череп, и увидишь: я Голлукс, это я.

Сурикат у плеча неубедительно хихикнул. Над головой терпеливо кружила карта.

— Что делать, Иоанн?

— А что ты теряешь?

— Да уж больше, чем ты.

Мужчина все-таки замахнулся ногой и пинком раскрыл черепную коробку.

Внутри оказался буроватый «мозг» цвета глины, который тут же выскочил наружу и расправился в полный рост — примерно с ребенка.

У странной твари было горизонтальное тело на четырех ногах; впереди оно сужалось, а сзади оканчивалось мясистыми ягодицами, за четверть торса от которых поднималась глиняного цвета шея, увенчанная овальной головой с жидкими волосами, развевающимися, будто на сильном ветру. Посередине головы чернела одна-единственная круглая дыра: Шадрах предположил, что это глаз. Рта у существа не было, вероятно, оно говорило с помощью анального отверстия. Тварь живо прошлась туда-сюда, словно желая размяться после долгого заточения.

— Ты кто?

— Голлукс говорит спасибо, — ответило существо.

Мужчина прицелился из пистолета.

— Ты кто?

Тварь помялась с ноги на ногу, пробубнила что-то подозрительно похожее на «Голлукс» и прибавила:

— Ты нездешний.

— А у тебя дырка в заднице вместо рта! — Шадрах засмеялся, пока по его лицу не потекли слезы.

— Ты откуда? Что у тебя на руке? — осведомилось существо.

— Это голова суриката, — пояснил мужчина, когда немного пришел в себя. — Я пришел сверху, оттуда, где светит солнце.

— Голлукс ни разу не видел солнца.

— Я тоже ни разу не видел таких, как ты.

— Я единственный Голлукс.

— Твой создатель — Квин?

— Да. Он воспользовался схемой из древней сказки. Какой у тебя изъян?

— Изъян?

— Здесь у каждого свой изъян. Голлукс желает знать, какой у тебя.

— Кажется, я свихнулся, сошел с ума, и у меня на руке сурикат.

Существо серьезно кивнуло.

— Вот уж правда изъян.

— А какой у тебя?

— Я — Голлукс. Голлукс без единого порока. Мой изъян — это место. Голлукс не должен был храниться в черепе Лебедепчела. Это его недостаток — взять Голлукса вместо мозга.

Шадрах поднял голову, посмотрел налетающую карту и спросил:

— Тогда скажи, какой у нее изъян?

— Кратковечность, — ответил Голлукс. — Карте полагается долго жить. А эта уже умирает: кружит все ниже и ниже, и память ее слабеет. Не знаю, куда ты собрался, но с ней не дойдешь.

— Не слушай его, — вмешался сурикат. — Эта тварь, видно, любит почесать языком. И даже не представляет, о чем говорит. С картой все в порядке. Она тебя приведет куда нужно.

Бывший мозг отозвался, не дав мужчине ответить:

— Я — Голлукс. Голлуксу многое известно. Он знает, что карта скоро умрет. У суриката есть изъян: он — только голова. У тела была половина правды, у головы была половина правды. Карта летает все ниже и ниже. Кругами.

Прекрасная птица и впрямь потускнела; острые крылья чуть ли не задевали волосы Шадраха.

— Что-то мне подсказывает, Иоанн, — произнес мужчина, — что ты врешь.

— Но мы же так породнились, — насмешливо отозвался сурикат. — И ты поверишь не мне, а этому куску сырого мяса?

— Голлукс — порочное место, а не порочный Голлукс, — ответило существо.

— Голлукс действует на нервы, — процедил Иоанн Креститель. — Голлукс очень много болтает.

— А я ему верю, — сказал Шадрах и спросил, обращаясь к четырехпалому: — Ты знаешь, где Квин?

— Голлукс, он знает.

— Нужно идти туда? — Мужчина указал в ту сторону, в какую шел прежде.

— Нет.

Мужчина лукаво покосился на Иоанна Крестителя:

— Ага, значит, туда? — и ткнул пальцем в обратном направлении.

— Нет.

Шадрах указал в противоположную от моря сторону, где высились горы.

— Нет.

— Говорю тебе, он сам не понимает, что несет! — прошипел сурикат.

— Осталось только море, Голлукс.

— Голлуксу известно, что никакого моря нет.

— Совсем спятил, — встрял Иоанн Креститель. — Прикончить бы его! Правда, лучше убей! — Он попробовал укусить своего спутника за руку.

Шадрах и ухом не повел.

— Что это значит? — спросил он у Голлукса.

— Это не море. Это рот существа, которое держит в себе Квина. Посередине рта вы его и найдете. Я — Голлукс. Голлукс — порочное место, но не порочный Голлукс.

— Хватит уже, — зашипел сурикат, — не слушай ты его.

— Молчи, Иоанн, — отрезал человек и вновь обратился к Голлуксу: — Знаешь, как туда добраться?

— Пешком. Шагайте по воде. Если вам известен путь.

— А тебе он известен?

— Да.

— Проводишь нас?

— Я — Голлукс, который делает, что хочет. Но Голлуксу приятно оказать услугу тем, кто спас Голлукса из порочного места.

В этот миг утомленная карта, описав широкую предсмертную дугу, приземлилась у ног мужчины. Ее состарившееся тельце покрыли морщины и трещинки. Сияние окончательно потухло. И все-таки Шадрах за всю свою жизнь не встречал ничего прекраснее.