"Анатолий Маркуша. Большие неприятности" - читать интересную книгу автора

прибыли или убытка?

Моя детская любовь - Амундсен.
Давно это было - раньше "Челюскина", раньше знаменитых перелетов
Чкалова, раньше слов: "Мы должны летать дальше всех, быстрее всех, выше
всех", - в сознании отпечатался образ одинокого человека, молча бредущего
сквозь льды. Суровый, настороженный, взведенный, словно капкан, идет он в
белом безмолвии, сделавший себя, вопреки советам доброжелателей, вопреки
общепринятому "хорошо", вопреки природному запасу проч ности...
Он идет от цели к цели. И полюса падают к его ногам. С жадностью читал
я об Амундсене все, что удавалось раздобыть, без устали рисовал его пор
треты - хищный профиль, глубокие морщины, бе лые, будто снежные, волосы и
глаза - страшно заглянуть! Строгие глаза - казалось мне, мальчи ку. Не
знающие компромисса - наивно полагал я подростком. Какие усталые, какие
одинокие глаза, горевал я юношей, вынужденный добавлять: были у Амундсена.
Гибель его я пережил трудно. Мне казалось тогда - скажи кто-то
всесильный: умри, Колька, и Амундсен найдется и проживет еще долго и сча
стливо, - и Абаза с радостью пойдет на смерть.
Всей жизнью, самой гибелью этот сказочный человек вложил в мою
неокрепшую голову мысль: без риска нет смысла в существовании. Не рискуя,
человек просто не может соответствовать своему назначению.
Мне казалось: о нем я знаю все!
И вдруг открытие: среди множества званий, которыми обладал Раул
Амундсен, было и звание пилота!
Не просто летчика, ему принадлежало нацио нальное пилотское
свидетельство Норвегии "1!
Лучшее, что совершает человек, совершается им во имя любви, под знаком
любви...
Прогну прощения за известную преувеличен ность и торжественность
последних слов. Просто я позволил себе процитировать собственные,
неперебродившие, молодые мысли.
Пожалуй, сегодня я бы одел эти мысли в другие, более строгие наряды.

Симон Львович заикался. Как ни странно, это не мешало ему быть
учителем. Словесником, что на зывается, по призванию. Но мы, мальчишки, друж
но не любили Симку. Даже не за строгость - учи тель должен требовать, - а за
въедливость, за иро нически взлетавшие неестественно черные брови, за
агрессивность: он не просто учил нас, он постоян но воевал с наглей
необразованностью, с нашей ограниченностью, с наглей ленивой серостью. Си
мону Львовичу ничего не стоило, например, усев шись на кончик парты и качая
ногой, закинутой на другую ногу, спросить:
- А ска-а-ажите, почтеннейший и прилежнейший дру-у-уг А-а-баа-за,
ка-а-акого роста был Чехов? - Или: - Бе-е-е-есюгин, не-е вертись, от веть:
Ту-у-ургенев часто встречался с Пу-у-уш-киным?
И откуда мне было знать, что рост Чехова - сто восемьдесят шесть
сантиметров? Как мог ответить Сашка, что молодой Тургенев лишь однажды на
балу встретил Пушкина и до смерти не мог забыть его затравленных с
желтоватыми белками глаз?
Мы возмущались непомерностью требований Си мона Львовича. И между
собой, тихонько, и во всеуслышание, при нем.