"Давид Маркиш. Спасение Ударной армии (рассказ) " - читать интересную книгу автора

жизнь надо начинать с нуля, желательно с абсолютного - это Саше было ясно;
такой сигнал подавала душа из-под пальм.
Потом пришли гости, время, показывая свою относительность, потекло
быстрей, чем раньше. За окном, над болотами, стояла ночь. До отъезда в
аэропорт оставалось всего ничего.
На отъезжающего вот-вот Ривкина выпивающие гости смотрели иными
глазами, чем вчера или намедни: древняя кочевая тяга человека к перемене
мест давала о себе знать. Ривкин отправлялся в запредельные золотые края, а
его собутыльники, приставив ладонь полкой ко лбу, оставались куковать в
Электроуглях. И совершенно неважно, что в тех далеких краях все
шиворот-навыворот и даже читают там справа налево - облупившуюся оболочку
жизни надо менять время от времени, чтоб она красиво сверкала новизной.
Ривкин уезжает. "Поезд отправляется, провожающих просим выйти из вагонов". И
червь тоски высасывает душу.
В слова Саши вслушивались за столом с напряженным вниманием, как будто
он перенесся уже за бугор и речь его долетала до Электроуглей из финиковой
рощи. Чтоб лучше слышать, застольники налегали грудью на столешницу и
сводили брови к переносью, хотя, ведя разговор на темы вполне приземленные,
более того - бытовые, окруженный со всех сторон непрерывным вниманием Саша
Ривкин сбивался с мощеной тропы и начинал блуждать в зарослях. Слушатели
желали, чтобы отъезжающий подбодрил их и обнадежил, хорошо бы языком
загадочным, словом не ходовым - как заграничная Пифия или, на худой конец,
отечественный ведун.
Но наконец водка сделала свое дело: языки развязались у всех, все
загомонили, перебивая друг друга. Нависнув над плечом хозяина с рюмкой в
руке, заводской его коллега Володя Дровяной сказал:
- Человек - он что? - сказал Володя Дровяной. - Царь природы или же
кусок мяса на костях?
Вопрос носил праздный характер и не требовал незамедлительного ответа.
Саша Ривкин промычал:
- М-м...
- Ему нальешь, такому человеку, а он выпьет - и все... - заключил
Володя Дровяной.
К этому безысходному заключению, пожалуй, нечего было прибавить, да и
убавить тут тоже было нечего. Саше Ривкину стало жалко Володю Дровяного, он
промолчал и почему-то запомнил эти его слова в предотъездной хмельной суете.
Царь природы или мясо на костях... Надо же!
К рассвету гости разбрелись. Саша планировал ехать в "Шереметьево" без
провожатых, в одиночку, но Марина просила и настаивала; пришлось ее взять.
Всю дорогу она плакала, сморкаясь в платочек, и проклинала тот час, когда ей
случилось появиться на свет и тем более повстречаться потом с Сашей
Ривкиным. Из ее причитаний получалось, что она ненавидит Сашу страшно, но
бабья ее грусть все же пересиливала жабью ненависть: облачка приятных
воспоминаний наплывали на утес голого горя, она закрывала ненадолго рот и
успокаивалась. А Саша с нетерпеливой надеждой представлял себе ту
пограничную аэропортовскую дверь, за которую не пустят уже никого из этой
жизни.
Так и вышло. Сашу пропустили, а Марина осталась. Через несколько часов
самолет приземлился в Израиле. Смеркалось.
Сидя в Электроуглях, Саша Ривкин не только "Еврейскую энциклопедию"