"Габриэль Гарсиа Маркес. Десять дней в море без еды и воды" - читать интересную книгу автора

иссякли. Шла моя девятая ночь на плоту.
"Девять ночей бдения по усопшему", - с содроганием подумал я, будучи
уверен в том, что сейчас у нас дома в Боготе, в районе Олайя, собрались все
друзья моей семьи. Сегодня последняя ночь оплакивания покойника. Завтра
разберут домашний алтарь и потихоньку начнут свыкаться с моей смертью.
До этой ночи у меня еще теплилась смутная надежда. Но, сообразив, что
мои родные считают эту ночь девятой после моей смерти, последней ночью
бдений по покойнику, я почувствовал себя всеми покинутым. Пожалуй, самым
разумным было бы сейчас лечь и умереть. Я лег на дно плота и собрался было
произнести вслух: "Больше не встану! "
Но слова застряли у меня в горле. Я вспомнил школу. Поднес к губам
образок Девы Марии дель Кармель и начал мысленно читать молитвы, как, по
всей вероятности, делали сейчас дома мои родные. И мне стало хорошо, ибо я
понял, что умираю.

* На десятый день еще одна галлюцинация - земля

Девятая ночь оказалась самой длинной из всех. Я лежал на плоту, волны
мягко плескались о борт. Я был не в себе. Каждая волна, стукавшаяся о плот
возле моей головы, напоминала мне о катастрофе. Об умирающих говорят, что
они заново проживают свою жизнь. Нечто подобное происходило в ту ночь и со
мной. Я снова лежал вместе с Рамоном Эррерой на корме эсминца между
холодильниками и электроплитами и, заново проживая в бреду полдень 28
февраля, видел Луиса Ренхифо, стоявшего на вахте. Всякий раз, когда волна
плескалась о борт, я чувствовал, что поклажа разлетается в разные стороны, а
я тону, но отчаянно пытаюсь выплыть на поверхность.
А после минута за минутой повторялись дни тоски и одиночества,
страданий от голода и жажды. Они мелькали отчетливо, как на киноэкране.
Сперва я падаю. Потом товарищи кричат, барахтаясь возле плота. Потом голод,
жажда, акулы и мобильские воспоминания - все проходило передо мной длинной
вереницей образов. Я пытался удержаться на палубе. Вновь оказывался на
эсминце и привязывался, чтобы меня не смыло волной. Я привязывался так
крепко, что у меня болели запястья, щиколотки и особенно правое колено. Но
как бы крепко ни были затянуты веревки, набегавшая волна все равно
утаскивала меня на дно моря. Очнувшись, я понимал, что выплываю на
поверхность. Плыву, задыхаюсь, но все же плыву...
Два дня назад я раздумывал, не привязаться ли мне к плоту. Теперь это
стало необходимым, но я не мог найти в себе силы встать и нашарить концы
веревочной сети. Я был невменяем. Впервые за девять дней я не осознал своего
положения. Если представить мое тогдашнее состояние, то надо считать просто
чудом, что в ту ночь меня не смыло волной. Перевернись плот, и я, пожалуй,
счел бы это очередной галлюцинацией. Решил бы, как неоднократно решал в ту
ночь, что я вновь падаю с корабля, и моментально пошел бы на дно кормить
акул, которые девять дней терпеливо дожидались за бортом своего часа.
Но в ту ночь меня опять хранила судьба. Я лежал в бреду, вспоминая
минуту за минутой девять дней моего одиночества, но, как я теперь понимаю,
рисковал не больше, чем если бы успел привязаться к плоту.
На рассвете подул холодный ветер. У меня поднялась температура. Я весь
горел и дрожал, меня бил страшный озноб. Правое колено начало болеть. Из-за
морской соли рана не кровоточила, но и не заживала, оставаясь такой же, как