"Александр Марков. Троица" - читать интересную книгу автора

будет трудно.
Яков мою речь внимательно выслушал, и омрачилось лицо его печалью. И
сказал он:
- Видно, и впрямь плохи дела у друго моего, храброго князя Михаила,
если троицкие начальники с такими вестями идут ко мне, к неправославному,
по-вашему к еретику. Неужели нет никого из больших московских бояр, кто был
бы верен Михаилу Васильевичу?
- Тебя, господин, - сказал я. - Князь скорее послушает, чем любого
боярина. К тому же мы тебе верим больше, чем всем прочим, потому что только
тебе одному нет никакой корысти изменить князю Михаилу. И нам ведомо, что ты
его любишь нелицемерно.
Тогда обещал Яков передать мои слова князю, и поклялся всячески его
молить и упрашивать, чтобы шел он поскорее вон из Москвы.
- Я уж ему не раз о том говорил, - молвил Яков. - Что надобно сейчас
идти на врагов, а просухи не ждать. Все тщетно: царь его не отпускает.
Поговорили мы еще с Яковом несколько времени, и пошел я домой, на
Троицкое подворье.
Смутно у меня на сердце и страшно за князя Михаила и за всех русских
людей. Господи, смилуйся, не попусти изменникам поймать спасителя нашего и
надежду, благоверного князя Михаила, в бесовские сети! Смилуйся, Господи!
Аминь, аминь.

Марта 21-го дня

Побывал я нынче у самого преславного и храбрейшего князя Михайла
Васильевича Скопина в его палатах княжеских. Говорил я князю те же речи, что
и прежде Якову Делагарди, и кое-что иное, о чем здесь умолчу. И молил его
уходить из Москвы. Князь же, слушая меня, сидел словно туча нахмуренный и
печальный. И поначалу ничего мне не ответил, и так мы долго молчали. А потом
сказал с прискорбным воздыханием:
- Это все мне ведомо, Данилка. Вот и Яков ко мне приходил с теми же
вестями. Я и сам бы рад уйти, да не могу. Царь на меня осерчал. А я хоть и
невинен перед ним, а как оправдаться, не знаю. Передай своему келарю, что,
когда я был в слободе Александровой, приходили ко мне гонцы от воеводы
рязанского Прокофья Ляпунова. Писал же мне тот Прокофий в грамоте своей
многие похвальные слова, и величал меня сверх меры и достоинства. И просил
от имени всех людей рязанских и иных земель, чтобы свел я с царства царя
Василия и сам бы стало царем. Я же, Данило, никогда о царстве не помышлял, а
всегда единственно о спасении русской земли радел.
И ту Прокофьеву прелестную грамотку я порвал и оплевал, а гонцов
прогнал и велел им идти обратно в Рязань, и Прокофью сказать, чтобы он таких
воровских мыслей в дурной своей голове не держал, и смуты бы не учинял.
А теперь вот нашлись доброхоты и донесли царю Василию, будто я
Прокофьевых послов принял ласково, и радовался, слушая их речи. И за ту
вину, что я тех послов не казнил, а с миром отпустил, я ныне у царя в опале.
Если же я вздумаю самовольно, без царского дозволения в поход выступить, то
он меня немедля с воеводства сведет и поставит на мое место брата своего
Дмитрия. А какой этот Дмитрий воевода, ведомо всем. Ни разума, ни отваги, ни
чести не имеет, к тому же спесью и гордыней великою одолеваем, также и
завистью. Войско его ненавидит люто, и никто за него умирать не станет.