"Анатолий Мариенгоф. Бритый человек" - читать интересную книгу автора

подходящ - не выпячивается, не дымит папироской, не размахивает руками.
Когда Моськин сидит в машине, по мне не ползает скользкое беспокойство, и я
не ерзаю на кожаных желтых подушках от страха, что меня принимают за шнурок
от его штиблеты или за обкусок его судьбы.
- Мишка, останови машину у того дома.
Улыбающееся окно второго этажа задернуто синеватой занавеской.
Занавеска обшита кружевами, как панталоны.
- Подожди.
- Мне некогда.
- Ладно, потороплюсь.
И он выскакивает из машины... Я закуриваю. "Конечно, он в комнате с
улыбающимся окном."
Я жую дым, точно кусок супового мяса, плохо вываренного. Шофер
барахтается под машиной.
Сквозь занавеску просовывается голова в желтых, смятых, незастланных
волосах. Шея женщины обвязана, как шарфом, руками. Я узнаю полоску на
лионезе.
Женщина оглядывает автомобиль, меня. Сквозь сиреневатость я различаю
тело легкое, как струйка дыма, выпущенная курильщиком из ноздри.
Желтая голова исчезает. Струйка дыма, выпущенная из носа, рассеивается.
Но в моем воображении она еще дотаивает, рассыпавшись на серебряные
кольца.
Выбегает Лео. Он вытирает носовым платком рот: отвращение,
брезгливость, лопнувшие пузыри чужой слюны, комочки губной помады.
Спрашивает:
- Быстро?
Желтая голова снова появляется в окне. Я запоминаю опорожненные глаза,
запечатавшие лицо капельками голубоватого сургуча.
Будто случайно распахивается занавесочка. Серебряная струйка дыма ест
мне глаза.
Гагачья пушинка с рукава моего друга пересаживается на мою гимнастерку.
Я счастлив. Я незаметно отстраняюсь, чтобы она жестоко-сердечно не
перепорхнула обратно. Возможно, я бы даже решился украсть ее - эту пушинку.
"Конечно, конечно, у меня бы хватило на это подлости." И я не смотрю в
глаза моему другу.

3

Любовь.
Я вспоминаю философа, игравшего на человеческих сердцах с неменьшей
приятностью, чем на скрипке, флейтравере, бандуре и гуслях. Я советую себе
то же, что посоветовал он относительно Божьей премудрости молодым
харьковским дворянчикам.
"Пожалуйста, не любопытствуйте, как это сия премудрость родилась от
отца без матери и от девы без отца, как это она воскресла и опять к своему
отцу вознеслась и прочая. А поступайте и здесь так, как на опере, и
довольствуйтесь тем, что глазам вашим представляется, а за ширмы и за хребет
театра не заглядывайте".
Любовь!
Нечто подобное происходит с нами, когда вдруг, с необъяснимым рвением,