"Анатолий Мариенгоф. Без фигового листочка" - читать интересную книгу автора

зеленолицые обыватели в сопровождении плачущих жен собрались в указанном
месте, мы оповестили, что "всеобщая мобилизация" объявлена в защиту новых
форм поэзии и живописи. Как это ни странно, нас не побили.
К тридцати годам стихами я объелся. Для того чтобы работать над прозой,
необходимо было обуржуазиться. И я женился на актрисе. К удивлению, это не
помогло. Тогда я завел сына. Когда меня снова потянет на стихи, придется
обзавестись велосипедом или любовницей. Поэзия не занятие для порядочного
человека.
Лев Николаевич Толстой написал первый русский бульварный роман ("Анна
Каренина"), Достоевский - образцовый уголовный роман ("Преступление и
наказание"). Это общеизвестно. Мне не хотелось учиться ни у бульварного, ни
у уголовного писателя. А лучше их не писал никто в мире. Что было делать? Не
был ли я вынужден взять себе в учителя - сплетню. Если хорошенько подумать,
так поступали многие и до меня. Но об этом они деликатно помалкивали.
Например - месье Флобер. Какую развел сплетню про "Мадам Бовари"! Я обожаю
кумушек, перебирающих косточки своим ближним. Литература тоже перебирает
косточки своим ближним. Только менее талантливо.
Форме я учусь у анекдота. Я мечтаю быть таким же скупым на слова и
точным на эпитет. Столь же совершенным по композиции. Простым по интриге.
Неожиданным. Наконец, не менее веселым, сальным, соленым, документальным,
трагическим, сантиментальным. Только пошляки боятся сантиментальности. А
мещане - граммофона. Если к тому же мои книги будут равны по долговечности
хорошему анекдоту и расходиться не меньшими тиражами, я смогу спать
спокойно.
Рафаэль не написал ни Коперника, ни Галилея (своих современников). Из
потаскух он делал мадонн, из цирюльников - святых, из площадных сорванцов -
херувимов. Но искусство не прощает лжи. Рафаэль жестоко наказан. Его мадонны
украшают конфетные коробки, святые - туалетное мыло, а херувимы служат
марками для патентованных презервативов. Я пишу с живых людей - живых людей.
Они занимаются у меня в романах тем же делом, что и в жизни. Я даже не меняю
им фамилии, если они не очень сердятся.
До сих пор я еще не выбрал себе родины. В Нижнем Новгороде любят
Бетховена. В Москве обязательно выходить из трамвая через переднюю площадку.
На Кавказе слишком эффектные горы. В Берлине делают суп из кирпичиков
"магги". В Париже я боюсь стать импотентом. Венцы чашечку кофе запивают
семью стаканами холодной воды. Это действует мне на нервы. Варшава -
оперетка. А в Нью-Йорке и в рязанской деревне я еще не побывал.
Моя философия - поменьше философии. Как-никак, а из древнегреческого
возраста мы выросли. Сократ сморкался в кулак.

Верую - в касторку.

Анатолий Мариенгоф

1930 год 1 апрель Ленинград

P.S. Пожалуйста немедленно подтвердите получение письма. Кстати, много
любопытного в [неразб.]

(РГАЛИ. Ф. 2853. Оп.1. Д. 34)