"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора

И его южные, маслянистые глаза загорелись.
Мы стали наперебой вспоминать спектакли тех неповторимых лет. Я,
разумеется, не забыл и "Брамбиллу", прогремевшую в Москве.
- А знаешь, Саша, - обронил я, - пора тебе замириться с Гутей. Чего там
недоброе помнить! Помирись и пригласи-ка ее обратно в театр. Гутя будет
счастлива. Одним духом прибежит. Я случайно встретился с ней в Вятке, видел
на сцене.
- Она все так же красива?
- О!
- Не подувяла?
- Нисколько! - соврал я с легким сердцем.
- Давай ее адрес.
К открытию нового сезона Миклашевская снова была актрисой Камерного
театра. Какие роли сыграла она там, я не помню. Вероятно, нечего было
помнить. Тем не менее Таиров вскорости выхлопотал ей звание заслуженной
актрисы.
А когда, по предложению Сталина, Александра Яковлевича и Алису
Георгиевну выгоняли из их театра, из таировского и кооненского Камерного
театра, член партбюро Августа Леонидовна Миклашевская, став оратором,
пламенно ратовала за это "мудрое решение вождя человечества".
Эх, Гутенька, Гутенька!
После того я уже не встречался с ней. Что-то не хотелось.

* * *

Шел я как-то по Берлину с Никритиной и со своими приятельницами,
молодыми актрисами Камерного театра - Александровой и Батаевой. Город
холодный, вымуштрованный, без улыбки. Это я говорю не о людях, а о домах, о
фонарях, о плевательницах.
И вдруг позади себя слышу сочные, густые, матерные слова. Самый что ни
на есть первейший отбор.
- Нюшка!.. Лиза!.. Алочка!.. Вы слышали?... Слышали?... - кинулся я к
своим дамам. Кинулся, задыхаясь, трепеща. И глаза мои, по их уверениям,
сияли восторгом.
Вот как я любил свою родину.

* * *

Покойный знаменитый профессор Гергалаф как-то у себя в клинике, по
необходимости, отрезал одному несчастному ступни обеих ног.
Потом, демонстрируя обезноженного, профессор говорил своей белохалатной
свите, что причина причин болезни - куренье.
- Вот до чего, друзья мои, довели человека "невинные" папироски,
которые через десять минут вы все закурите, - заключил прославленный хирург.
Ассистент Гергалафа стоял возле изголовья обезноженного. Тот сделал ему
знак глазами - "Нагнитесь, мол, ко мне".
И прошептал:
- А ведь я, доктор, в жизни не выкурил ни одной папиросы.
- Молчите! Молчите! - испуганно отвечал ассистент.
Не слишком ли много и в нашей литературе этого трусливого - "Молчите!