"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автораТаировым поссорилась из-за своего танцора. Не желая на целый год
расставаться с ним, она наотрез отказалась ехать в гастрольную поездку за границу. Таиров принял это как личное оскорбление. "Возмутительно! - говорил он. - Променяла Камерный театр на какую-то любовь к танцору!" Война. Эвакуация. Вятка. - А вы, Гутенька, все так же хороши! - сказал я, крепко расцеловавшись с ней при свете "коптилки" военных лет. Есенинская муза улыбнулась не без горечи: - Так же ли, мой друг? На другой день, при белом свете, я не без грусти понял и оценил правдивую горечь ее вопроса. Хороша, красива, но... О возраст осени!.. Теперь эта поэтическая строчка была к месту. Потом я заметил, что есенинская муза говорит громче, чем в промелькнувшую эпоху, что ее мягкие бедра совсем не танцуют и что у нее под мышкой портфель свиной кожи. - Уж не стали ли вы, Гутенька, членом партии? - с улыбкой спросил я. - Да, - строго ответила она. - Может быть, даже председателем месткома? - Да. В воображении своем я увидел всю картину, предшествующую этому: вот Гутенька перед зеркалом; она всматривается пристальней и пристальней; конечно, сама видит то, что завтра - послезавтра увидят и товарищи по труппе (о, эти товарищи!), и режиссер, и директор, и зрители с проклятыми гофманскую "Принцессу Брамбиллу", свою лучшую роль в Камерном театре. Однако: - Ах, до чего же красива эта Миклашевская!.. - Ах, какие глаза у этой Миклашевской!.. - А эти танцующие бедра!.. - А эта античная шея!.. и т. д. Кто же не знает, что красота неплохо служит актрисе, играющей героинь и кокет. И вдруг - проклятое зеркало! Это бесцеремонное, это нехитрое вятское зеркало! Вот и подала Гутенька заявление в ВКП(б). Партийные красавицы, как известно, увядают не так быстро, как беспартийные. Перед моим отъездом из Вятки Миклашевская сказала: - Вероятно, Толечка, в Москве вы заглянете к Таирову! - Обязательно! - Поговорили бы, милый, с ним обо мне. Что-то очень потянуло на Никитскую (там была ее квартира), на Тверской бульвар (там стоял Камерный). - Охотно, Гутенька. Непременно поговорю. Разговор с Александром Яковлевичем оказался легким. Первый бокал белого вина (теплого, военного, полученного по академическому пайку) я поднял за Камерный театр двадцатых годов. - Выпьем, друзья, за наши чудные двадцатые годы! - чокнувшись, сказала Алиса Коонен. - О, какое было время! Какое время! - сказал Таиров. |
|
|