"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

злостного неплательщика. Враг затаился, вынашивая козни, - но разве они шли
в сравнение с вынужденным бегством из родного города!
Историю эту я знал понаслышке: Розу, младшую из сестер, рано умершую от
порока сердца, культяпый сосед обозвал жидовкой и ударил - за что
вспыльчивый юнец отделал его костылем. Оставаться было опасно: остаточный
нацизм пустил на Украине корни как нигде. Кров беглецу предоставила
питерская родня. Новое место жительства приподняло часть шлагбаумов, тубами
и тромбонами парковых променадов заглушая манию преследования. Но на
последнем курсе Военного института физкультуры и спорта выпускника внесли в
подозрительный список. Конвоирование офицерами-евреями собственного народа я
бы уподобил грануле с растворимой оболочкой: любопытно, приходило ли это в
голову киевскому фармацевту?.. Высылка теплолюбивого племени в нети вечной
мерзлоты планировалась, несомненно, как противоположная по температурному
знаку акция, продолжавшая начатое Аушвицем дело.
Итак, ужас перед отправкой в восточном направлении оказался
наследственным. Отцово отпочкование от родового ствола я опять-таки
тщательно скопировал: когда, срезанный на сопромате, подал документы в
Литинститут, где отсутствовала спасительная военная кафедра. "Когда вы
наконец начертите эпюры по-русски?" - съязвил Алявдин, флюгером
реагировавший на приход в ВУЗ нового начальства. - "Я лучше по-русски
выскажусь!" - парировал экзаменуемый. И высказался... В деканат поступила
докладная: студент такой-то "угрожал мне психологически, прибегая к
нецензурным терминам уголовного мира". Любопытно, откуда у захолустного
доцентишки этот сочный зощенковский канцелярит?..
Чтобы не вылететь с "волчьим билетом", я лег в психоневрологический
диспансер на Бехтерева: первая, допризывная попытка вжиться в роль Чацкого.
Параллельно же отчебучил умопомрачительный трюк. Узнав от приятеля, Ильи
Горелика, что из Политехнического отчислены еще десятка три евреев, я
ворвался в кабинет ректора и картинно произнес: "Это вы грозились разогнать
"здешнюю синагогу"? Счастлив буду исполнить Вашу любимую песню!" - Тут и
грянула "Хава нагила", скомкав повестку дня на ученом совете.
Проректоры-центурионы сгребли меня подмикитки и выволокли в коридор.
Куролеся, я симулировал сердечный приступ - они были вынуждены меня нести:
сцену крестного пути последовательно сменила пьета. Хорошо, что мне не дали
допеть: я ведь знал наизусть только первый куплет!..
В актовом зале солист "очнулся" - окруженный жадно глазевшими
функционерами. Ректор Ткачев, бывший боксер (через пару лет он перейдет в
университет и, отправленный тамошней профессурой в нокдаун, застрелится на
дому), опасливо выглядывал из-за стоеросовых спин, пока я - громогласно
обличая человеконенавистничество - ставил крест на своей инженерной карьере.
Врач скорой, впрыскивая успокоительное, утешал меня воспоминаниями о
роскошной даче Маршака: дескать, не унывай, все еще впереди! Да и
милицейский чин отнесся сочувственно: "Што, решил живоглота вашего проучить?
ДаОно пора!" Все представление обошлось мне в десятку - штраф за мелкое
хулиганство.
Сумму эту я собрал на своем вечере в клубе самодеятельной песни - где
напару с огнегривой чужой женой читал стихи заинтригованным минским аидам.
Прознав о моей изящной выходке, иные из них порывисто раскошеливались.
Загадочная наша связь с замужней дамой придавала магии чтения байронический
оттенок...