"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

Судя по всему, он родился и вырос в обычной "веске": такой же как Хатынь -
заживо спаленная эсесовцами, а затем увековеченная в камне отцом Гали
Левиной, моей знакомой с архитектурного. Левин-старший впоследствии
возглавит еврейскую общину города. Догадывался ли он тогда, воздвигая
монумент погибшим, что многие из них были не только его земляками, но и
соплеменниками?.. Или эту информацию рассекретила для него только
горбачевская перестройка?
- Позор! Подонки! - выкрикивали ветераны, гневно обступив расстрельную
яму.
Один из них, почти совсем слепой, грудь в орденах, не выдержав
надругательства, возопил:
- Евреи!
На этом выкрике вся масса загипнотизированно хлынула к нему.
- Братья, послушайте! - тембр старца стал принимать очертания Страшного
Суда.
Но легавые с обеих сторон палачески изготовились - ощутив это, незрячий
оратор внезапно стушевался и подкошенно зашамкал что-то про подвиг
советского народа под руководством мудрой коммунистической партии...
- Окончательно затюкали мужика! - с досадой махнула рукой моя спутница.
Вокруг меня и Риты постепенно собиралась компания. Простояв полчаса, мы
двинули в приозерный парк. В тот день я так ни на что и не отважился. Но
совесть отнюдь не грызла, на душе было на редкость безоблачно. Блеск садовых
ножниц привиделся мне. Я словно уже заранее знал, что 26 апреля 1986 года,
день в день с приснопамятной чернобыльской катастрофой, меня выпишут из
психиатрической больницы "Новинки", где я проведу последнее двухмесячье
своего, как и положено, двухлетнего армейского срока!..

11

Асхаб - по-арабски "сторонник". Так величали сподвижников Мухаммада,
его первых витязей, а впоследствии - и всех тех, кто хоть однажды лицезрел
пророка вживе. Коранические имена охотно давали детям в брежневской Чечне:
религиозное благочестие сочеталось в этом акте с неистребимой жаждой
отмщения.
Асхаб Зухайраев, теневой премьер жодинской роты, куда меня под занавес
перевели из Нимфска, без труда узнал корреспондента, с камерой подмышкой
выезжавшего как-то на пленэр.
- А, журналист! - приветствовал он меня с характерным для всех чеченцев
бирючьим подвыванием. - Что, турнули тебя из бригадной многотиражки?
Потроша вещмешок, я с опаской осваивался на новом месте.
- Тогда ты, кажется, неплохо о нас писал, - засчитал он мне очко по
старой памяти.
Весной я тиснул в передовой стандартный панегирик абрекам, загоравшим
на расплавленном рулоне рубероида. Теперь мне за это причитались
дивиденды...
Капитан Бобров, двухметровый топотун, залучив штатного каллиграфа, с
кондачка нахлобучил на мой бренный мозг ахинею внутриротных реестров и
циркуляров. С майором Шморгуном, замполитом части, он ладил туговато: из
меня, сноровистого в бюрократических загогулинах, решил соорудить себе
надежный громоотвод.