"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

ефрейтор!" Неохота было лишний раз дразнить шестерку.
На утреннем разводе приключился анекдот. Руководивший рихтовкой алкаш
Семенюк, словно на подбор - тоже из малороссов, справился будто бы
невзначай: "А батя где?" - "С первым дизелем отбыл, товарищ капитан". - "У,
с-су-у!.." - рванулся он к замполиту: "Все, баста! На трассу его с
сегодняшнего дня!" Вечор отец проставил им коньяк: да, судя по всему,
оплошал с опохмелом...
Что ж, трасса, так трасса! Маленько промахнулся мой родитель, зато
синяков поубавилось: нет худа без добра... Долго глотал я слюнки, вспоминая
доставленное пехом домашнее печенье. Желудочная ностальгия толкнула и меня
на пересчет рельсовых поперечин - этих строк в железнодорожном венке
сонетов. Урывками я трусил к пристанционной лавке, но там - хоть шаром
покати. Прочесывая окрестности, встретил на делянке косаря лет тридцати:
- Молока не продадите?
- Откудова, родимый? В нашей деревне все буренки давно раскулачены.
- А сами-то чем питаетесь?
- От тем и питаемся! - беззубо осклабился тощий балагур.
Наконец, в черте дачного поселка набрел на вянущую ленинградку,
усадившую хрумкать зеленые помидорины под миску щавелевого супа. "Ты заходи
почаще. Я одна живу..." - и в ее хлебосольных, глубоко запавших очах
отразился ужас поперхнувшегося гостя.
Осенью, воротясь в часть, мы с трепетом ждали распределения. Учебный
полк размещался полого, и заоградный волжский разлив дурманил душу
неописуемо. Предстояла присяга у подножья гигантской скифской бабы,
воздевшей меч в противовес факелу гудзонской статуи. Континентальный климат,
предопределивший исход сталинградского сражения, все ощутимей потешался над
плотностью наших гимнастерок. В сочетании с рукоприкладством старшины
Сергеева, местного уроженца, тренькавшего перед поеживавшимся строем про
дядиванины вишни, он красноречиво свидетельствовал о непобедимости моей
страны. Романсеро прапорщика обычно увенчивалось хохмой про Сарру,
представляемую бухим семитологом отчего-то в мужском роде.
Командиром роты был коренастый майор Пильщик, часто вспоминавший
фраера, сунувшегося к нему было на сочинском пляже: "Да я ж Микола
Питерский!" - и сраженного шрапнелью зуботычины: "А я - тяжелый штурмовой
Т-100!" Бугай сыпал афоризмами, точно из рукава: "Двери от канцелярии должны
быть закрываться! Где ключа?" - или: "В вооруженных силах все параллельно и
перпендикулярно!" Меня он отчего-то жалел. "Опять сиднем сидишь? - хмурился,
рыща по закуткам. - Ступай в казарму, а то не ровен час вздернешься!"
Вешаться я не собирался. Письма от невесты Маши и ее вечно
обеспокоенной чем-то золовки Эвелины, от искрометного удмуртского баламута
Сереги Казакова и возвышенно отрешенного поэта Меламеда - теплили в изгое
его причастность к безалаберной литинститутской слободке. Вот кого я
безоговорочно считал своими - отметая мысль о петле за временностью
испытаний!
Беседы вживе удавались только с Индиковым, тоже заграбастанным с
первого курса. Николаевский филфак привил ему почтительность к пишущей
братии. Перлы мои он старательно вносил в блокнот, хоть несравненно больше
умилялся жизнелюбием Гаргантюа. Вырос он без отца. Мать начинала на сцене в
Вольске (когда мы неожиданно там очутимся - он выдаст сентенцию: "Ах, Гриша,
Гриша! Знал бы ты, сколь неблагодарен труд провинциального актера!")