"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

- Любимый мой, любимый!
Затем, застегиваясь, не преминула уколоть:
- Ты со всеми своими гостями так поступаешь?
Я ухмыльнулся в ответ: да будь моя воля...
Юля, разумеется, корила шутя: по дружбе она дала мне почитать
булгаковского "Мастера", а также свела с Трестманом - семьдесят первым
александрийским толковником, жившим, как выяснилось, на одной улице со мной.
Гриша, в свою очередь, поспешил сбагрить меня Киму, знакомство с которым и
стало плацдармом для моего будущего московского блицкрига...
Сама Юля, кстати говоря, недолго сидела в Минске на маминой врачебной
шее. Оправившись от неудач первого брака (еврей, москвич, маменькин сынок,
подверженный приступам шизы!), она вдругорядь ринулась в белокаменную - и,
кажется, на сей раз преуспела. Во всяком случае, недавно в интернете я
прочел о ее связях с русской мафией и о том, как ее промурыжили за это в
швейцарской тюрьме.
Однако вернусь к Наташе. Наедине с ней я вздумал крутануть пробный шар:
"жалобы турка", пени дискриминируемого. Неисчерпаемую эту тему подхватит
полевая почта; она выскажется прямо: "Мне это не близко, хотя понять могу".
Первоначально ж на ее лице проступила растерянность: "Да?.. Вот и Женя
жалуется на то же..." - ссылка ее указывала на консерваторское светило, чью
домашнюю оранжерею я так подло измял, пока голубчика арканил военкомат.
"Мало тебе Риты, - казнился я, - непременно нужно добить парня!" И обязал
солистку молчать, обо мне ни слова (обещание она нарушила: по забывчивости
передав Моцарту привет от Сальери)...
Дабы унять нестерпимый зуд угрызений, я попытался урезать интимную
прелюдию. Красный день ее календаря ничуть не смутил изголодавшегося
служаку, напротив - лишь изощрил воображение падшего ангела. Не стану
вдаваться в подробности - для этого существуют трактаты вроде "Кама-сутры",
а также порнографические вирши израильской поэтессы Риты Бальминой.
- Все! - обреченно вжалась Наташа в сиденье такси, полагая, что заранее
предугадывает мое решение.
Тем не менее, назавтра мы увиделись снова.
Школьный ментор Шехтман, послав бригадного гимнописца ко всем чертям,
укатил на своей мезозойской "Победе" к Заславльскому водохранилищу.
Примчавшись туда рейсовым, я расшаркался перед шезлонгами Леши, его
благоверной Тани - с вечной смешинкой во рту, а также сестры Лины, всякий
раз заигрывавшей со мной понарошку. Во искупление грехов мне пришлось заесть
двадцатиградусное бабье лето дюжими божьими коровками томатных полушарий.
Гладь, умащенная весельным массажем памяти, отливала бликами давних
влюбленных валанданий. Минское море - так нарекли эту лужу, явно повысив в
звании, - призвано было разнообразить сухопутный городской быт. Здравницы
слепнями обсели берег. Здесь же неподалеку застолбил участок спортивный
лагерь отца...
Чету Шехтманов шнуровало редкостное единомыслие. Русалка Таня - из кожи
вон - курила фимиам лысеющему барду. Этим лишь вредила взабыльной боли,
ртутным шариком перекатывавшейся по Лешиным минорам. Союз композиторов его
отверг, в логово к письменникам он не стал соваться. Как и всякий
провинциальный аутсайдер, Шехтман верил в звездный час таланта.
Позже я устроил ему концерт в нашей литобщаге. Мухоловы в стоптанных
шлепанцах почтили выступавшего жидкими аплодисментами.