"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

главврача - радиолюбителя по совместительству. Редкостное удовольствие
доставляла мысль, что кто-то надрывается на рихтовке рельсов посреди топкой
вологодской чащи. И даже антимасонский разоблачительный пафос пыхтевшего в
нашей палате блокадника Кочерыжкина, ласково обзывавшего свою грыжу коброй,
не застил моего элегического флера...
Теперь же это было бы совсем некстати. Я ковылял домой - к маминым
ракушечным птифурам, в смаковании их вязкого ванильного крема видя свое
истинное призвание. Шестьдесят дней, проведенные в толерантном обществе
параноиков, благотворно сказались на версификаторских навыках: я набросал
остов поэмы, инкрустировать которую рассчитывал в Москве - в общежитии
Литературного института.
На протяжении этих двух лет отец - офицер в отставке - выручал меня
трижды. Впервые - в вышеупомянутых северорусских лесах, куда наша рота была
брошена из Волгограда. Стояла августовская жара, хотя затемно в палатке зуб
на зуб не попадал. Мне достались функции истопника, ибо днем, по воле
капитана Кудрякова (замполиты сговорились меня ухайдохать!), вместо долбежа
на трассе, я занимался никчемным оформительством: то подсолнух намалюй для
солдатской столовки, то изволь - выводи на дощечке правила пользования
клозетом. Естественно, взмокшие путейцы, возвращаясь к ужину, "шланга" хором
ненавидели. Но от меня-то что зависело? Дармоеду скучно одному: надо ж
делать вид, будто кто-то у тебя в подчинении...
Вот он и верховодил - поварами-узбеками да мной грешным. Однажды
поручил изобразить вождя. Черепушку-то я перетиснул с перекидного календаря
на ватман, а вот задуманную шефом композицию запорол: разные там лозунги с
прибамбасами пришпандорил к крестовине шиворот-навыворот. Ильич оказался
распят не по-советски - и позеленевший капитан, выломав из скелета
правофланговую орясину, уже собрался перебить хребет диверсанту - в ужасе
вжавшемуся в чернозем. Что-то его остановило. Он по жизни виртуозно лузгал
кроссворды: может, вспомнил про набоковскую "крестословицу" и решил, что не
все писаки вредоносны... Шучу, конечно: цензура была в зените, а замполит
после завтрака готовил нас к атомной бомбардировке Манхэттена. Вообще,
устройся он в музей антропологии скрипеть табуреткой в роли экспоната -
всякий, услыхав от гида: "Перед вами homo sapiens..." - не удержался бы и
спросил: "А почему на нем сидят?"
Хотя, между прочим, он выступил и моим спасителем. Отправленный в пешую
командировку, я забрел в амбар, где хранился инвентарь постоянно
дислоцированной части, бойцы которой нашу перекати-роту презрительно честили
цыганским табором. Ничего умней, чем окликнуть мочившегося в углу
старослужащего: "Эй, где тут у вас олифа?" - я не придумал. Дружелюбно
осклабясь, "дедушка" врезал мне по печени и заискивающе сверкнул белками:
"Чего схватил руку, как женщина?" - "Не бей, пожалуйста!" - прохрипел я. Он
врезал снова. И опять, и еще раз - ну, натуральный метроном! - и всякий раз
деликатно справлялся: не готов ли, мол, ты уже признать, что вцепился в мой
кулак, как стопроцентная фемина?..
И тут, под фанфары, из-за косяка выскочил Кудряков, сгреб экзекутора в
охапку и в заранее заданном ритме продолжил избиение - но уже его самого и
эксклюзивно по физии.
- Пустите, товарищ капитан!
- А, падла! Жалостливей ной!
Следил ли он за мной, чтоб не сбежал к агентам ЦРУ, иль крался по