"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

Боря, с благообразной бородкой, затронул тему фольклорных мотивов в
современном поэтическом творчестве. Как-то само собой всплыло имя
Константина Кедрова - специалиста по древнерусской литературе.
- Настоящая его фамилия Бердичевский, - сухо проинформировала Ира. -
Помню, когда мою кандидатуру выдвинули в местные советы, он нарочно поил
меня шампанским в кафе "Лира", зная, что через час мне предстоит держать
речь с трибуны. Знай себе подливал да ухмылялся: "Так давайте же еще по
бокалу - за депутатство!"
- А я так напротив, люблю, когда мне проставляют... - миролюбиво
заметил поэт-минималист.
- И вообще, скажите на милость, почему среди наших преподавателей так
много евреев? - продолжала гнуть свою линию Ира.
- А кто еще? - удивился Колымагин. - Разве что Маша Зоркая...
- Нет, еще Джимбинов.
- Станислав Бемович калмык, - осторожно поправил я депутатку.
- А возьмите студентов - буквально каждый второй! - не обращая внимания
на мои слова, отрезала она.
- Вот и Гриша тоже еврей, - невинно мурлыкнула уютно свернувшаяся
клубочком Шульман.
Когда мы с Борей вышли покурить, он пробормотал извиняющимся тоном:
- Женщины! Ничего они в этом не смыслят!..
Что ж, наверное, он был отчасти прав. Но ведь и мне тогдашнему - ох как
недоставало ясного понимания происходящего! Не успел я еще как следует
осознать, что чернобыльский взрыв буквально вывернул наизнанку
иррациональную душу гигантской люмпенской страны - расплескав по переулкам и
площадям до срока таившуюся в подполье ненависть к подвижному четкому уму, к
прагматичному целеполаганию. Как нарочно, этот кризис совпал с моим
возвращением в вязкую, богооставленную, неумолимо засасывающую в духовное
небытие "литературную среду", на монгольские ристалища ЦДЛа - этой
российской Голгофы, где ежедневно нещадно распинается высшее предназначение
мыслителя и витии!..
Не ведал я и того, что спустя всего лишь месяц после нашего разговора
какой-то рьяный провокатор из заочников накатает "телегу" на Кедрова:
дескать, вот кто отговорил меня вступать в ряды КПСС, вот кто надоумил
забрать заявление. И два грузных полковника с папками под мышкой строевым
шагом проследуют в ректорат. Не спасут Костю Бердичевского ни славянский
"аз", ни еврейский "алеф", ни надрывная беготня по институтским коридорам
моей подруги Эвелины, собиравшей подписи в защиту уволенного лектора.
Не знал я тогда, что и саму Иру Аснач ожидает вскоре серьезное
испытание: по соседству со мной, за тонкой перегородкой, она поселится с
писаным таджикским красавцем Фирузом, который станет лупить "эту наглую
блядь" чем попало, таская за волосы и выводя на чистую воду. И побегут,
побросав нажитое за долгие годы барахло, этнические русские из Средней Азии
и Закавказья: хоть обратно, на скифские просторы, хоть в Израиль - лишь бы
только вовремя ноги унести. И совершат свой последний, окончательный исход
из России скрипачи и хирурги, физики и поэты - уступая место бритоголовым
нахрапистым нуворишам с дремучей торгашеской душонкой... Что же касается
фрау Шульман - та поначалу свяжется с русопятской шпаной из "Молодой
гвардии", но, почуяв неизбежный финансовый крах паразитирующих на дотации
издательств, вспомнит о своих корнях и переметнется в Институт им. Гете: