"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора Боря, с благообразной бородкой, затронул тему фольклорных мотивов в
современном поэтическом творчестве. Как-то само собой всплыло имя Константина Кедрова - специалиста по древнерусской литературе. - Настоящая его фамилия Бердичевский, - сухо проинформировала Ира. - Помню, когда мою кандидатуру выдвинули в местные советы, он нарочно поил меня шампанским в кафе "Лира", зная, что через час мне предстоит держать речь с трибуны. Знай себе подливал да ухмылялся: "Так давайте же еще по бокалу - за депутатство!" - А я так напротив, люблю, когда мне проставляют... - миролюбиво заметил поэт-минималист. - И вообще, скажите на милость, почему среди наших преподавателей так много евреев? - продолжала гнуть свою линию Ира. - А кто еще? - удивился Колымагин. - Разве что Маша Зоркая... - Нет, еще Джимбинов. - Станислав Бемович калмык, - осторожно поправил я депутатку. - А возьмите студентов - буквально каждый второй! - не обращая внимания на мои слова, отрезала она. - Вот и Гриша тоже еврей, - невинно мурлыкнула уютно свернувшаяся клубочком Шульман. Когда мы с Борей вышли покурить, он пробормотал извиняющимся тоном: - Женщины! Ничего они в этом не смыслят!.. Что ж, наверное, он был отчасти прав. Но ведь и мне тогдашнему - ох как недоставало ясного понимания происходящего! Не успел я еще как следует осознать, что чернобыльский взрыв буквально вывернул наизнанку иррациональную душу гигантской люмпенской страны - расплескав по переулкам и прагматичному целеполаганию. Как нарочно, этот кризис совпал с моим возвращением в вязкую, богооставленную, неумолимо засасывающую в духовное небытие "литературную среду", на монгольские ристалища ЦДЛа - этой российской Голгофы, где ежедневно нещадно распинается высшее предназначение мыслителя и витии!.. Не ведал я и того, что спустя всего лишь месяц после нашего разговора какой-то рьяный провокатор из заочников накатает "телегу" на Кедрова: дескать, вот кто отговорил меня вступать в ряды КПСС, вот кто надоумил забрать заявление. И два грузных полковника с папками под мышкой строевым шагом проследуют в ректорат. Не спасут Костю Бердичевского ни славянский "аз", ни еврейский "алеф", ни надрывная беготня по институтским коридорам моей подруги Эвелины, собиравшей подписи в защиту уволенного лектора. Не знал я тогда, что и саму Иру Аснач ожидает вскоре серьезное испытание: по соседству со мной, за тонкой перегородкой, она поселится с писаным таджикским красавцем Фирузом, который станет лупить "эту наглую блядь" чем попало, таская за волосы и выводя на чистую воду. И побегут, побросав нажитое за долгие годы барахло, этнические русские из Средней Азии и Закавказья: хоть обратно, на скифские просторы, хоть в Израиль - лишь бы только вовремя ноги унести. И совершат свой последний, окончательный исход из России скрипачи и хирурги, физики и поэты - уступая место бритоголовым нахрапистым нуворишам с дремучей торгашеской душонкой... Что же касается фрау Шульман - та поначалу свяжется с русопятской шпаной из "Молодой гвардии", но, почуяв неизбежный финансовый крах паразитирующих на дотации издательств, вспомнит о своих корнях и переметнется в Институт им. Гете: |
|
|