"Серебряная рука" - читать интересную книгу автора (Берлингуэр Джулиана)

X

Воздух бодрящий, никаких неотложных государственных дел нет, сын вернулся с великолепными трофеями. Арудж-Баба, набрав полные легкие воздуха, удовлетворенно бьет себя левой рукой в грудь. Правая, серебряная, рука тоже на месте, она послушна и даже не нуждается в специальном уходе.

— А этот старый дурень все-таки соображает. Его роза — чудо природы. При таком холоде… Ты только взгляни! — Лапища Арудж-Бабы нежно прикасается к лепесткам новой махровой розы Османа Якуба. — Конечно, было бы лучше, если бы он поменьше говорил, но раз уж сам Аллах набил ему рот словами, остается принимать его таким, каков он есть. А за эти зимние розы он заслужил знатный подарок.

Арудж-Баба отрывает одну из жемчужин, которыми расшита его накидка, и сует ее Хасану в руку:

— Отдай ему. Но не говори, что она от меня. Положи жемчужину в его бокал: посмотрим, проглотит он ее или нет.

Арудж-Баба постоянно жаждет развлечений, но только за счет других. Сейчас, например, ему смешно от одной только мысли, что Осман может поперхнуться его жемчужиной. Он уже видит его посиневшим и задыхающимся.

— Здорово, наверно, испугается. Вот увидишь, он еще заявит, что это чудо, и зажжет свечу перед своими Мадоннами.

Ради забавы Арудж-Баба может изобрести что-нибудь и похлеще. Подумаешь, подбросить жемчужину в бокал! Вот если бы он вздумал срубить пару голов, тут уж на благополучный исход рассчитывать не пришлось бы.

Арудж-Баба наслаждается всеми радостями и свободой, дарованными монарху. Но если говорить честно, свобода эта уравновешивается заботами. И все же на месте повелителя Арудж-Баба чувствует себя прекрасно, хотя во многом бейлербей остался простым человеком — таким, каким был еще в те времена, когда рыбачил на своей лодке. Арудж-Баба до сих пор очень не любит оставаться в закрытых помещениях. Ему нужен свежий воздух, и нередко, когда Краснобородому приходится обсуждать скучные дела, он заставляет свою свиту бегом носиться за ним по аллеям парков или по огородам: писцы вынуждены поспевать за хозяином и делать пометки на небольших дощечках или производить выкладки, пользуясь висящими у пояса маленькими счетами и веревочными браслетами со множеством узелков.

Сегодня Арудж-Баба прогуливается вместе с Хасаном с того времени, как солнце выглянуло из сторожевой башни. Баба хочет узнать все подробности прошедшей операции — ему мало официальных отчетов. Да и самому ему надо поделиться новостями с приемным сыном.

Чтобы компенсировать одиночество прошедших дней, он обстоятельно рассказывает о самых обычных торговых операциях, визитах послов, передвижении кочевых племен, о распределении продовольствия, покупке новых почтовых голубей и о здоровье зверей, содержащихся при дворце.

— Гепардов, — говорит он, пребывая в уверенности, что порадует любимого наследника, — без тебя все время натаскивали на дичь.

И Хасану вдруг приходит на ум устроить охоту вместе с родственниками Карла Габсбургского.

— Ни за что! — взрывается Арудж-Баба. — Если только ты не собираешься использовать маркиза вместо дичи. Пусть побегает, зная, что мы можем продырявить его филейную часть и поджарить ее на масле.

Для Аруджа это была бы новая забава. О подобных жестокостях он говорит так решительно и спокойно, что и не захочешь, а поверишь ему, даже если это всего лишь мимолетная причуда его фантазии.

— С твоего маркиза не мешало бы снять шкуру, почесать ему как следует пятки. Мы слишком хорошо относимся к этим испанцам и спесивым папским прислужникам, они того не заслуживают. Стоило бы отдать их в руки жителей наших прибрежных селений, на которые совершал набеги Карл Габсбургский со своими людишками.

Хасан поглядывает на Аруджа с иронией, склонив голову набок и улыбаясь уголком рта.

— Ты что, — продолжает Арудж-Баба, — жалеешь, что попал в руки именно к нам? Хотел бы я посмотреть, что бы с тобой сделали испанцы. Да тебя разорвали бы на куски и скормили собакам. Мы по сравнению с ними просто ягнята.

По мнению Хасана, сравнения тут неуместны: набег есть набег, и ничего больше не скажешь. Война, кто бы ее ни вел, — не праздник роз вроде тех, что растут в садах Османа Якуба.

Однако Хасан признает, что испанцы считают себя единственными хозяевами на земле, этаким светочем человечества, и думают, будто им по праву полагается почет и уважение и все обязаны припадать к их ногам. Особенно в этом убежден Комарес.

Аруджа возмущает, что в тех редких случаях, когда маркиз проходит мимо, он еще воротит от него нос.

— Смотрит на меня бешеными глазами — вроде пугает. Это меня-то!

Бейлербею становится смешно при мысли, что маркиз де Комарес надеется взять его на испуг. Да, не жалует он этого заносчивого испанского гранда.

— Думает, что попал к каким-то варварам! Не нравится он мне! Скажи, неужели ты находишь что-то хорошее в этой лягушке? Глаза водянистые, рот вечно искривлен, на лице гримаса отвращения ко всем и вся. Противный урод! Рим должен быть благодарен за то, что ты захватил этого типа и лишил его возможности путаться под ногами у Папы. Кому он нужен?

— На веслах он сидел как полагается, без всяких капризов. И на верфи сейчас работает. Конечно, он грозит когда-нибудь отомстить, но пока усердно орудует молотком и пилой.

Хасан руководит судостроительной верфью, где работают в основном пленники, так что он часто с ними видится.

— Комарес исходит желчью, и как его не понять? — замечает он. — Ведь мы лишили маркиза возможности отпраздновать свадьбу племянницы.

— А что представляет собой жених? — интересуется Арудж, обожающий сплетни. Осман говорит, что это какой-то старик. Он что, родственник Папы?

— Нет.

Хасан объясняет, что хоть жених и не родственник Папы, но очень могущественный герцог, сумевший удержаться при разных Папах, что он принадлежит к древней фамилии и владеет богатствами и землями даже за пределами Рима, что у него есть свои крепости и гарнизоны.

— Наш музыкант хорошо его знает: говорит, что он очень скуп.

Фландрия и Испания были заинтересованы в этом браке. Особенно маркиз де Комарес, так как он позволил бы ему усилить свое личное влияние при дворе. Маркиз сделал все от него зависящее, чтобы выдать племянницу за герцога Герменгильда, и, стремясь достичь своей цели, постоянно держал девчонку при себе, опекал ее денно и нощно, как ангел-хранитель. Теперь, когда все сорвалось, маркиз утратил всякий интерес к племяннице и к собственной жене тоже, не спрашивает даже, здоровы ли они, не опорочено ли их честное имя. Главное для него — быть рядом со своими солдатами.

— Кудахчет над ними, как наседка, следит за тем, как заживают их раны, желает знать, как они питаются, требует, чтобы их не слишком загружали работой и обеспечили им приличное жилье. Он очень внимателен к своим людям, заботится о них.

— С такой физиономией? Да он просто хочет досадить нам, а на солдат ему наплевать, как на жену и племянницу.

Бедняжки шлют маркизу послания, но он не отвечает. Осман, постоянно навещающий пленниц, говорит, что они в ужасно подавленном состоянии.

— Тетушка опасается, что ее отдадут в дворцовый гарем. Только и делает, что бубнит свои молитвы.

— Ну и зря. Может не тратить на них силы и время.

У Арудж-Бабы нет твердых религиозных принципов, и он не против молитв как таковых: просто в данном случае молитвы излишни, ибо он не настолько глуп, чтобы пополнять свой гарем каракатицами. Старуха она и есть старуха, и, наверно, такая же противная, как и ее муж, а малышка еще слишком зелена — незрелый, безвкусный плод. Уж лучше взять себе мальчика. Тут и сравнения никакого не может быть.

— Они надеются, что рано или поздно вы захотите отправить их в Истанбул к Великому Султану.

Эти заблуждения двух испано-фламандских невольниц смешат Аруджа.

— Неужели они полагают, что достойны внимания царя царей! С чего бы это им мечтать о такой чести? Подумаешь, какие благородные и титулованные особы! Ты объяснил им, что Великий Султан держит в своем гареме принцесс и цариц? Мне и в голову бы не пришло посылать ему такой негодный товар.

По мнению Краснобородого, обеих женщин можно было бы поместить в портовый дом терпимости, но это, пожалуй, невыгодно. Они дамы высокопоставленные, и их семья, сочтя себя обесчещенной, может не захотеть заплатить выкуп и взять их обратно. Нет, лучше не рисковать выкупом, который, судя по всему, должен быть немалым.

— А чем они занимаются? Умеют они что-нибудь делать? Готовить, вышивать, петь? Есть у них какие-нибудь способности? Если они толком ничего не могут делать, пусть хоть полы моют.

Аруджу надоело держать у себя людей, которые сидят сложа руки. Год неурожайный, и продовольствие обходится дорого.

— При первом же предложении хоть какого-нибудь выкупа надо без всяких разговоров отправить их домой.

Арудж не любит лично заниматься всякими практическими делами, но ему хочется знать, как идут переговоры о выкупах и каковы цены на невольничьем рынке. Достаточно ли они высоки? Год трудный, понадобится много денег. Нужно постараться получить побольше за этот товар. Правда, с продажей можно и не торопиться, тут время терпит.

— Главное, чтобы люди не сидели без дела.

— На верфи работа кипит. Солдаты управляются лучше офицеров, которые не умеют даже инструменты в руках держать.

Среди пленников нашлись опытные плотники, и Хасан с удовольствием учится у них рабочим приемам, которые ему неизвестны.

— А вообще хлопот с ними не много. Только что захваченные швейцарские гвардейцы — ребята крепкие и работают не за страх, а за совесть.

Труднее всего заставить пленных соблюдать чистоту. Они не желают расставаться со своими вшами и грязной одеждой. Но их силком заталкивают в воду, и теперь они уже не так чешутся.

Арудж-Баба бросает последний взгляд на махровую розу Османа и направляется к своим апартаментам. Пора собираться на Совет. Но, сделав несколько шагов, он снова останавливается:

— Эти две женщины меня мало интересуют, но, если ты хочешь держать их во дворце, пусть остаются. Осман часто беседует с девчонкой и считает, что она очень образованная. Ты и сам, вероятно, это заметил, но, когда я спросил тебя, что они умеют делать, ты не сказал, что девчонка знает латынь. Думал, я не смогу этого оценить. А я ценю. Знание латыни — большое достоинство. Что она еще умеет?

— Немного разбирается в древнегреческом.

— Ну вот и ладно. Да славится Аллах. Верни-ка мне жемчужину.

Арудж-Баба не жалеет, что оторвал жемчужину со своего плаща, намереваясь подарить ее Осману Якубу за его розы, цветущие зимой, но он заподозрил, что Хасану недостанет смелости подшутить над стариком. И вообще, если подумать хорошенько, какое удовольствие от розыгрыша, если сам при нем не присутствуешь?

По окончании работы Совета Арудж велит привести очередную фаворитку — эфиопку, которая обожает всякие забавы своего господина, а смеется и ест больше, чем он сам.

Они усаживаются с очень торжественным видом, поставив по бокам двух писцов и референдариев, словно им предстоит принять важное государственное решение, и срочно требуют к себе Османа Якуба: надо испробовать сернистую воду и определить на вкус ее лечебные свойства.

Арудж опускает жемчужину на дно своего массивного золотого кубка, украшенного звездой из драгоценных каменьев, а когда приходит Осман, наливает туда густую, белесую, дурно пахнущую жидкость и протягивает его старику, требуя, чтобы тот осушил кубок залпом.

Послушному Осману Якубу и в голову не приходит отказаться, но он быстро извлекает из сумки свою плошку и, прежде чем хозяин успевает удержать его, переливает жидкость в нее.

— Прошу прощения, господин, — говорит он, — но не могу же я осквернять вашу посуду!

Аккуратно перелив содержимое кубка в плошку, слуга держит ее над сосудом для омовений, чтобы не пролить ни капли и ничего не испачкать, и тут, конечно, замечает жемчужину.

— О, великий Аллах, о пресвятые Иисус и Дева Мария! Господин мой, свершилось предательство! Кто-то хотел, чтобы вы подавились! Осушая кубок, да будет позволено мне заметить, вы же не заглядываете в него, и эта жемчужина, вне всяких сомнений, оказалась бы у вас в желудке. Она наверняка отравленная! Да помогут вам Магомет и все святые! Кто же хотел вас уморить?

Осман, весь дрожа, подносит на ладони большую, отливающую всеми цветами радуги жемчужину своему повелителю:

— Видите, она неверного цвета? Это яд.

— Да нет, это шутка.

— О, господин, кто, по-вашему, мог допустить такую глупую шутку? Все знают, что вы не любите, когда шутят над вами. Если уж на то пошло, вам нравится подшучивать над другими.

И тут Османа вдруг осеняет. Он все понял. Это же сам Арудж-Баба хотел посмеяться над ним!

Вот когда ему действительно нужно заступничество Мадонны: ведь Осман назвал шутку глупой. Слуга шарит взглядом по узорам плаща Аруджа. Все ясно: на большом цветке, вышитом в самом центре, не хватает одной жемчужины. Осман, продолжая протягивать руку с жемчужиной хозяину, другую опускает в карман, как бы нащупывая амулет, но вытаскивает оттуда кое-что получше: иголку и нитку. И с абсолютно несвойственным ему и словно ниспосланным самим Небом спокойствием подходит поближе к господину и пришивает жемчужину на место. После чего, трижды поклонившись, поднимает глаза и падает на колени:

— Да простит великий и всевидящий Аллах твоего глупого слугу, который принял божественный знак за знак предательства.

И будто сам Аллах избрал его орудием раскрытия собственных козней, Осман встает, приподнимается на цыпочки и торжественно провозглашает:

— Жемчужина упала в кубок нашего раиса Арудж-Бабы, чтобы мы поняли: вода в бокале — целебный дар Всевышнего, приносящий здоровье и процветание каждому, кто ее выпьет. — С этими словами старый слуга одним духом выпивает из плошки зловонную жижу, которую в банях используют для примочек от нарывов. А выпив, на мгновение замирает с закрытыми глазами, изображая абсолютное блаженство.

— Ну и что ты стоишь как вкопанный? — вопрошает Арудж-Баба.

— Жду, когда на меня снизойдет благодать нашего великого Аллаха — здоровье и процветание. Ведь он сам оповестил нас об этом.

Арудж-Баба не разочарован, его даже забавляет неожиданный оборот дела и находчивость старого слуги, который за всю свою жизнь еще никогда не проявлял такой смелости. Краснобородый велит одарить Османа другой жемчужиной — еще более крупной и вдобавок отдает на его попечение двух виверр, обнаруженных на папском флагмане.

Так у Османа появилась новая забота. Впервые он сможет использовать для изготовления благовоний не только экстракты из цветов и трав, но и новое драгоценное ароматическое вещество — мускус. Но этот утонченный и дорогостоящий аромат добывается путем сложных и трудоемких манипуляций. Ведь виверры сами по себе не обладают приятным запахом, наоборот, приходится признать, что от них исходит ужасная вонь, делающая невозможным содержание этих животных в царском дворце. К тому же по ночам они дико орут. Куда же их поместить?

Для начала зверькам отводят место на самой душистой террасе шестого уровня, прямо перед комнатушкой Османа. Терраса уединенная, хорошо проветривается и благоухает цветами. Но неприятные запахи забивают все и, достигая седьмого уровня, наводняют парадные залы, отравляя настроение всем, кто там ужинает, беседует, заключает договоры. И потому виверр переводят на пятый уровень. Но их ночные концерты пугают женщин и мальчиков из гарема Арудж-Бабы и Хайраддина. Приходится выдворить их и оттуда. Поскольку дворец Краснобородых расположен уступами, охватывающими целый холм и спускающимися к самому морю, а нижние его уровни по мере удаления их от главных монарших покоев утрачивают свою престижность и более просторны, двух вонючек виверр устраивают на четвертом уровне. Там они сейчас и находятся.

Кормление зверьков и чистка их клеток поручены Пинару, которого освободили от морской службы и приставили к испано-германским дамам. Они тоже временно обитают на четвертом уровне по причинам, мало чем отличающимся от причин, по которым перевели сюда виверр: и те и другие всем мешают. Иностранки не могут жить на верхних уровнях: покои властителей — неподходящее место для пленниц, ожидающих решения своей судьбы, так как даже цена выкупа за них еще не определена. Рядом с гаремом им тоже не место. Несмотря на то, что число его обитательниц — жен, наложниц и просто служанок — постоянно меняется, появление каждой новой женщины во избежание всяких недоразумений четко оговаривается. И потому для маркизы де Комарес и Анны де Браес отвели помещение на четвертом уровне, где нет других женщин и каких-либо присутственных мест. В основном здесь живут стражники, которые днем и ночью охраняют входы и выходы на верхних уровнях. Кроме того, соседство виверр и иностранок в известном смысле даже удобно, так как зловоние, издаваемое зверьками, служит своего рода гарантией от посягательств на женщин: их честь должна тщательно охраняться, пока есть надежда, что кто-нибудь предложит выкуп и увезет их на родину.

Анна де Браес рада встрече со своими попутчицами, зато у маркизы появился еще один повод оплакивать свою судьбу. Ее, совсем как во время плавания, выворачивает от вони, распространяемой этими гнусными тварями, что досаждали ей на корабле куда сильнее, чем качка в бурю.

— Маркиза, вы, пожалуйста, не волнуйтесь, — успокаивает ее Осман, — период, когда они издают зловоние, скоро кончится, и они станут распространять приятный аромат, полезный для здоровья тех, кто его вдыхает, и придающий блеск глазам и необычайную нежность коже.

Все это, конечно, болтовня, и нельзя сказать, что маркиза слепо поверила, но, поскольку зверьки — диковинка, иного она утверждать не может и потому вынуждена молчать. Дни идут, и маркиза понемногу начинает привыкать и к новой обстановке, и к частым визитам слуги-салернца, который обожает подолгу болтать с ее племянницей.

По прибытии в порт, после четвертования надсмотрщика, Анна долго пребывала в мрачном настроении. Осман Якуб, душа которого переполнена прямо-таки материнскими чувствами ко всем несчастным, сразу же это заметил. Он начал ухаживать за девочкой, как за хрупким росточком, стараясь понять, где затаилась болезнь. И догадался, в чем дело. Болезнь у девочки — в сердце. Она, как и все невольницы, жила в постоянном страхе, но к ее страху примешивалось еще и разочарование.

Во время плавания, как это на первый взгляд ни абсурдно, она переживала и счастливые часы: радостно было сознавать, что вместо незаслуженного наказания она получила наконец возможность свободно двигаться и говорить, не подчиняясь требованиям строгого этикета. Не без злорадства наблюдала Анна за тем, как ее родственники, эти зловредные опекуны, теперь вынуждены подчиняться требованиям других. На корабле она испытала новые чувства и новые страхи, ее манило таинственное, неизвестное будущее, она видела, что карты ее судьбы перемешались: началась совсем другая игра. Радовалась Анна новым знакомствам… Добрый и веселый Пинар, принц Хасан, с таким хладнокровием взбирающийся на мачты и ванты, укрощающий бури и читающий стихи…

Но по приказу того же принца Хасана на ее глазах четвертовали человека, чтобы отметить прибытие судов в родной порт. Тут сказка превратилась в кошмар: эта страшная картина до сих пор стоит у нее перед глазами.

После возвращения домой у Хасана появилось столько новых дел — ему уже не до чтения книг с пленницами; но однажды, когда он хотел подойти к Анне, она вдруг убежала. Найдя укромное местечко в саду, она плакала, ни на что уже больше не рассчитывая, и, совсем как тетушка в ту страшную ночь на море, молила Бога, чтобы он послал ей смерть. Молила всерьез, не надеясь, как маркиза, на то, что в последнюю минуту придет спасение от какого-нибудь святого. Анна молилась и ждала смерти как избавления, крепко зажмурив глаза и впиваясь ногтями в ладони сжатых рук.

Но незваный спаситель все же появился. И это был не святой, а Осман. С душевной жалостью и состраданием он стал гладить девочку по голове и напевать тихие песни, пока она не заснула, а потом на руках отнес ее к тетушке, которая, решив, что перед ней сатир, овладевший ее племянницей, встретила Османа криками и бранью.

Судьба оказалась милостивой к Сальваторе Ротунно: сначала она дала ему сына, которого надо было вырастить, теперь подарила дочку, нуждающуюся в его заботах.

Наконец с помощью успокоительных травяных настоев и песенок Осману удалось согнать с лица девочки выражение тоски и страха, делавшее ее похожей на подбитого зяблика. Вскоре укрепляющие отвары, добрые слова, задушевные беседы и небольшие поручения вернули улыбку на ее лице. Да, она улыбалась — назло тетушке, наперекор своей горькой доле пленницы. Чего Осману не удалось, так это изменить мнение девочки о его любимом сыночке. О нет, для Анны де Браес Хасан теперь был просто пиратом с черной душой, предателем.

— А вот этого я тебе не позволю говорить! Что и кого он предал?

Анна, ничего не ответив, убежала. «Со временем, — думал Осман, — малышка поймет, что у каждого человека своя судьба, предначертанная свыше. Анна рождена, чтобы стать женой какого-нибудь важного господина, Осман — чтобы создавать всякие настои, ухаживать за Хасаном и иногда быть козлом отпущения для Аруджа. Хасан же рожден для свершения великих и славных дел, но иногда — что тут поделаешь! — ему приходится сносить головы или четвертовать каких-нибудь бандитов».