"Серебряная рука" - читать интересную книгу автора (Берлингуэр Джулиана)

IX

Прошло несколько дней. Корабли снова в открытом море. Женщины по-прежнему занимают кормовую каюту папской флагманской галеры. Установилась настоящая зимняя погода.

Тетушка Шарлотта все кутается в свою темную фламандскую накидку: прикрепленная к жесткому квадратному чепцу, она тяжелыми складками ниспадает до щиколоток, а иногда даже волочится подолом по полу из-за того, что на судне маркиза сбросила башмаки на толстой подошве и каблуках и обулась в суконные домашние туфли. Это она-то, всегда так тщательно следившая за своей внушительной фигурой и старавшаяся казаться повыше ростом, чтобы отличаться от всяких простолюдинок.

— Теперь ты почему-то перестала плакать, хотя оснований для этого предостаточно! — сердито говорит она племяннице. — Это ты своим хныканьем навлекла на нас такую беду. Всевышний решил показать тебе, что такое настоящая злая судьба.

Анна снова облачилась в свое темно-серое платье, которое без каркаса и ватных валиков выглядит совсем жалким и слишком длинным. Края смятого чепца, словно два капустных листа, падают ей на лоб и на шею. Ноги девочки утопают в огромных расшитых синими и золотыми драконами турецких туфлях с загнутыми кверху носами; наброшенная на плечи пышная и нарядная алая бархатная пелеринка, отороченная рысьим мехом, еще больше подчеркивает нищету и убожество остальных деталей наряда Анны и бледность ее лица. Но, несмотря ни на что, впечатление такое, что девочка собралась на маскарад и настроение у нее явно хорошее. Она смотрит на море и напевает немецкую песенку, отбивая такт ладошками. Высокие морские волны больше не раздражают Анну: хотя судно то и дело зарывается в них носом и раскачивается, она крепко стоит на ногах, прижавшись лбом к единственному уцелевшему в окне стеклу — остальные выбиты и заменены тряпьем, но сильный ветер постоянно его выталкивает. Приходится затыкать дыры снова, чем и занимается Пинар, который очень заботливо ухаживает за обеими иностранками. За это он попросил у Анны разрешения держать клетку с виверрами в каюте. Вернее, не в самой каюте, а за перегородкой, в подсобном помещении, выделенном для мастиффов адмирала, которых почему-то не взяли в это злополучное плавание.

Маркиза считает, что виверры, или как их там, ужасные создания, а Анна находит их симпатичными зверюшками, не унывающими даже в неволе и в таком долгом путешествии. Доставленных из Африки в Геную зверьков сразу же перегрузили на судно, направлявшееся в Рим. Сейчас у них сонный, апатичный вид, и, чтобы взбодрить их, Анна и Пинар просовывают в клетку палочку и дразнят виверр, а те набрасываются на палочку, хватают ее лапками и покусывают остренькими зубками. Их шерстка в черно-желтых полосках и пятнах сразу же становится дыбом: когда виверры злятся или пугаются, то кажутся крупнее. И хотя зверьки злобно оскаливаются, по натуре они увальни с разноцветными глазами (один потемнее, другой посветлее) и похожи на старых пиратов с повязкой на глазу.

Пинар и Анна де Браес объясняются жестами, хотя юнга знает кое-какие испанские слова. Как только у него выдается свободная минутка, он забегает в каюту, чтобы принести какой-нибудь гостинец девочке или просто посидеть с ней за компанию. Сегодня он принес Анне доску для игры в шашки и кусочек своего любимого засахаренного бергамота.

Дядюшку Анна видела только мельком во время погрузки на галеру. Нельзя сказать, чтобы он очень обрадовался, увидев жену и племянницу, которые выходили из маленького грота, куда их поместили во время стоянки на острове. Анна уверена, что маркиз предпочел бы увидеть их трупы. Какое отвращение было написано у него на лице, когда тетушка бросилась его обнимать с криком:

— Слава Богу, мы живы, дорогой! Живы, и никто нас даже пальцем не тронул.

Дядя смотрел на них молча, сердито и пренебрежительно, Больше встретиться им не довелось. Может, он сам так захотел. Пинар говорит, что дядюшка теперь в трюме — гребет, как каторжник. Хорошенький у него, должно быть, вид, если правду говорят, что галерники сидят на веслах без одежды. Значит, ему пришлось расстаться со стегаными наплечниками, которыми он маскирует свою сутулость, и с ватными толщинками для штанов! Да и у адмирала Жан-Пьера де Лаплюма ноги, наверно, сразу похудели: ведь все знают, что икры у него накладные, хотя и казались такими крепкими и выпуклыми в жемчужно-серых чулках.

— И ничего смешного, глупая, — ворчит тетушка, — подумала бы лучше, что нас с тобой ждет.

Анну не может ждать что-то худшее, чем то, что ее уже ожидало. Разве не ужасно оказаться в двенадцать лет женой старика, которого она никогда в жизни не видела?

Холодно, море штормит, соленые брызги достигают каюты, судно все время содрогается от ударов волн. Это еще не настоящая буря, но рев моря и завывание ветра перекрывают все звуки нормальной корабельной жизни, и Анне кажется, что она осталась одна на опустевшем корабле. Облака быстро бегут навстречу судну, и это их движение укачивает, убаюкивает.

— Анна, Анна!

Пинар всегда называет ее только по имени, — какие в такой ситуации могут быть церемонии?

Анна видит за стеклом смеющуюся мордочку юнги, который знаками просит, чтобы она впустила его в каюту. Девочка, улыбаясь ему в ответ, открывает дверь и берет у него из рук две плошки с горячим дымящимся питьем. Пинар, отряхнувшись от водяных брызг, передает ей и весточку от Хасана: скоро ветер стихнет, и, когда море успокоится, Хасан, с позволения дам, хотел бы зайти к ним немного поболтать.

Шарлотта-Бартоломеа смотрит на маленького юнгу как гиена и отвечает какой-то невероятно трудной фразой, в которой смешиваются испанские и фламандские слова: хотя она уже достаточно унижена тем, что у нее, маркизы, есть теперь хозяин, она все равно остается гранд-дамой и требует, как то предписывают приличия, чтобы хозяин этот не смел над ней издеваться. Если речь идет о свободном выборе, маркиза де Комарес никогда, слышите — никогда, не унизится до аудиенции пирату.

Анна прерывает ее разглагольствования и с улыбкой, утвердительным жестом дает понять, что они согласны. Беседа состоится.

Пинар достает из карманов две горсти орехов, кладет их на стол и убегает.

— Зачем кричать на мальчонку, который так к нам добр и к тому же не понимает вашего языка? Какая вы злая!

— Да ты, детка, либо не осознаешь всего ужаса нашего положения, либо начисто лишена чувства собственного достоинства!

Анна просто не отдает себе отчета, продолжает развивать свою мысль тетушка, что они оказались на краю глубокой пропасти, стали самыми обыкновенными рабынями. И если всех мужчин посадили на весла, то их оставили в покое только потому, что у них нет для этого сил и они бы лишь мешали нормальной гребле. Но кому не известно, что во время войн и набегов женщин ждет судьба пострашнее! Мужчинам легче обрести свободу: достаточно, чтобы за них внесли выкуп. Что же касается женщин, то ни о чем подобном Шарлотта-Бартоломеа никогда не слышала. Ни одна из женщин, захваченных турками или берберами, еще не возвратилась домой. Разве Анна не видела, как обошлись с их служанками? Женщин и девушек оставили в пиратском лагере.

— Ты еще ребенок и не можешь понять, что сделают с нами пираты.

Анна протягивает тетке плошку:

— Выпейте и приободритесь, тетушка. Пираты поступят с нами не хуже и не лучше, чем поступают с пленницами испанские солдаты из эскорта и папские матросы.

— Анна!

Девочка прихлебывает свое питье и снова прилипает к окну кормовой каюты. Тетушка застывает с плошкой в руках. На ее лице написано отчаяние.

— Тетя, маркиз де Комарес и так уверен, что с нами поступили не лучше, чем со служанками.

— Анна… Мне и без того худо… Что ты еще придумала?

— Пейте, пейте, пока не остыло, тетя Шарлотта. Это питье помогает от морской болезни. Мне оно уже однажды помогло. Пейте! Успокоится ваш желудок, успокоитесь и вы. Дяде маркизу сообщат, что с нами ничего дурного не случилось, и он попросит, чтобы за нас тоже заплатили выкуп.

Тетушка опускается на скамью, ножки которой прибиты к полу так же, как и ножки стола и всей остальной мебели, откидывает с головы свою мантилью, облокачивается на стол и подпирает голову кулаками. В глазах у нее блестят слезы.

— Господи, Господи, что же нам делать?

Выпив содержимое плошки, Анна ставит ее на стол и присаживается рядом с тетушкой:

— Я найду кого-нибудь, кто захочет меня купить. Тот римский старик заплатил ведь за меня очень много.

— Анна, прекрати! Что ты такое несешь! Совсем с ума сошла.

— Так-то лучше. Вот вы и перестали плакать. Сердитая вы мне больше нравитесь, чем плачущая.

Девочка заставляет тетушку выпить маленькими глотками горький тонизирующий напиток и свободной рукой приглаживает ей волосы.

— Вы не должны так расстраиваться. А знаете? Сейчас, без всех этих белил, вы выглядите гораздо лучше. Вы такая крепкая, румяная и без туфель на каблуках стали пониже ростом, то есть я хочу сказать, что вы очень даже грациозная, но можете не сомневаться, что всегда будете крупнее и величественнее африканских женщин. Я думаю, если из Испании не пришлют выкупа, берберы без всякого труда пристроят вас к паше какого-нибудь приличного восточного государства.

Тетушка не знает, сердиться ей или смеяться.

— Нет, по-моему, ты все-таки сошла с ума.

— Ах, простите меня, тетя, — говорит Анна, шутливо изображая испуг, чтобы подбодрить бедную женщину. — Я ваша преданная племянница. Поправьте меня, если я что не так сказала.

И, упав на колени со сложенными словно для молитвы руками, она начинает монотонным голосом перечислять имена и титулы своих будущих родственников.

Тетушка берет плошку и допивает ее содержимое, обливая им из-за качки свое платье. Потом она массирует себе живот и глубоко вздыхает, Анна, прервав литанию, снова начинает напевать и, пританцовывая, увлекает в танец тетушку. Судно взлетает на крутую волну, и обе летят к кормовому окошку.

Горизонт между серым небом и темным морем сияет всеми оттенками фиолетового цвета.

— Смотрите, как красиво! Тетя Шарлотта, я не знаю, что меня ждет, знаю только — самого плохого нам пока удалось избежать. Я не держу на вас зла, хотя вы сами собирались меня продать. Вы или его величество…

По палубе снуют матросы, змеятся канаты. Судно продвигается вперед рывками, иногда волны переливаются через борт и захлестывают мостик. Нет ни дождя, ни молний, ни грома, но дует сильный ветер.

Мимо окна быстро проходит Хасан. На нем белая рубашка и матросские шаровары.

— Я не поняла, кто он — этот самый Хасан?

— Сын Краснобородых.

— Чепуха. Он не из их ублюдков.

— А все равно Хасан здесь главный. Раис. Люди обожают его и слушаются. Раз Краснобородый доверил ему вести четыре судна, да еще в разгар зимы, значит, полагается на него.

— А я вот ничуть не полагаюсь. Если буря усилится, один Господь Бог нам поможет. А кто такой Хасан? Подумаешь, мальчишка!

Тетушка Шарлотта-Бартоломеа для надежности несколько раз осеняет себя крестным знамением.

Хасан снова проходит мимо окна: вместе с остальными матросами он натягивает какой-то канат.

— Ну ты только взгляни на него! Тянет просмоленные веревки и вымазался больше, чем остальные.

Правда, тетушка вынуждена согласиться, что когда Хасан одевается в царские одежды, вид у него вполне пристойный.

— Тетя Шарлотта, почему вы не признаетесь, что он — самый красивый из всех мужчин, каких вы когда-нибудь видели? Когда он появляется, вы сами глаз с него не сводите.

Тетушка фыркает.

— Ладно, ладно, не волнуйтесь, — говорит Анна, склоняя голову и выставляя руки вперед в знак того, что она сдается. — Я ошиблась, вы смотрели на него с ужасом.

Пинар — официальный вестовой двух испанских дам. Хайраддин освободил его от обязанностей юнги на своем судне и перевел на флагманскую папскую галеру, повелев ему выполнять при дамах функции лакея, баталера и дворецкого. Мальчишка счастлив, сознавая всю важность своей роли, к тому же он нашел почти что сверстницу, с которой можно поиграть. После того как у Анны прошел первый страх, она обнаружила вокруг уйму интересного. Когда море спокойно, ей очень нравится, например, состязаться, прыгая на одной ножке среди рассыпанных по полу орехов. Орехи лежат так близко один от другого, что на свободном пространстве с трудом умещается вся стопа, и побеждает тот, кто сделает больше прыжков, ни разу не попав в одно и то же место, не раздавив и не сдвинув ни единого ореха, а они ведь так легко откатываются.

Когда погода наконец позволяет, кок готовит ужин, и Пинар приносит дамам две большие плошки с рыбной похлебкой. Дело идет обычно уже к ночи, и Анна бывает так голодна, что в мгновение ока опустошает свою плошку, и, поскольку Пинару приходится ждать, когда доест свой суп маркиза, дети принимаются играть.

Чтобы легче было прыгать, Анна сбрасывает свои туфли и приподнимает юбки. Тетушка, поглощенная едой, не замечает этого, но, едва кончив ужин и оторвав глаза от плошки, начинает возмущаться: ах, как это нехорошо, как неприлично!

Анна не обращает на нее внимания: она же выигрывает! Когда в каюту входит принц Хасан, игра в полном разгаре.

— Я рад, что вы веселитесь.

С этими словами Хасан треплет обычным своим ласковым жестом мальчонку за подбородок и слегка кланяется дамам.

Анна, которой до дамы еще очень далеко, опускает юбки, разглаживает их ладонями, развязывает ленты чепца, сползшего ей на спину, и вновь водружает его на голову.

Тетушка, преисполненная чувства собственного достоинства, после ужина опять закутывается в свою мантию и напускает на себя приличествующий случаю строгий вид.

Пинар подбирает орехи в шапку и вручает их Анне, затем, прихватив грязную посуду и ведерко, прощается и быстро уходит.

Обстановка вроде бы не совсем подходящая для галантной беседы, и все же Хасан подходит к скамье, стоящей рядом со скамьей маркизы, и церемонно осведомляется:

— Вы позволите?

Маркиза де Комарес не сразу и сквозь сжатые губы цедит:

— В моем положении рабыни у меня нет выбора. Садитесь.

Хасан присаживается на скамейку.

— Юнга немного понимает ваш язык, мадам, и кое-что передал мне. Я хотел бы, чтобы вы были лучше осведомлены о происходящем. Прежде всего надо прояснить главный вопрос.

И Хасан любезно объясняет, что обе женщины вовсе не невольницы и никогда ими не будут.

Маркиза потуже закутывается в свою мантилью и сдавленным голосом, словно преодолевая страшные мучения, отвечает:

— Я знаю, что по вашим законам женщин, захваченных во время набега, превращают в рабынь.

Хасан утвердительно кивает.

— И еще мне известно, что за них вы не принимаете выкупа.

— По правде говоря, мадам, ваши мужчины никогда его и не предлагают.

Как это ни печально, но Хасан не помнит случая, когда бы делались такие предложения. Родственники маркизы де Комарес конечно же поведут себя по-иному. Для Хасана обе они — гостьи, а не невольницы. Ведь пленницы принадлежат к семье испанского короля, который наверняка не забудет о связывающих его с ними кровных узах. Да и маркиз, вне всяких сомнений, начнет вести переговоры о выкупе своих женщин прежде, чем о своем собственном.

В любом случае их судьбу решать не Хасану. Это еще один вопрос, требующий разъяснения. Ему поручено препроводить женщин к бейлербею Аруджу, который и примет окончательное решение.

Шарлотта-Бартоломеа опускает веки и, судя по всему, погружается в молитву.

Анна сидит, подобрав под себя ноги, в стоящем напротив кресле и пытается расколоть орехи, сжимая их в руке по два, но у нее ничего не получается. Хасан помогает девочке. Она с улыбкой выковыривает ядрышки и одно протягивает принцу.

— Орехи, конечно, ваши, как и все остальное, но сейчас они немножко и мои, потому что я их выиграла у Пинара. Берите.

Тетушка смотрит на Анну, вытаращив глаза. Девчонку следовало бы хорошенько отшлепать. Как она запросто держится с этими бандитами, словно сама — какой-то пиратский юнга, а ведь она маркиза по рождению и предназначена в жены герцогу. Пока Хасан возится с орехами, Шарлотта-Бартоломеа трижды быстренько осеняет себя крестным знамением и снова прикрывает глаза: лучше сделать вид, будто она ничего не заметила.

Угощая Хасана и жуя орехи, Анна де Браес набирается смелости и спрашивает, не отправят ли и тетушку к Великому Султану в Истанбул. Хасан отвечает, что иногда женщин действительно отправляют к Великому Султану, но в особых случаях и со специальной целью, и когда такое случается, избранницы чувствуют себя весьма польщенными высокой честью. Судя по всему, Анна и Шарлотта не совсем представляют себе, насколько высока эта честь, ибо перспектива оказаться в гареме Великого Султана их вовсе не приводит в восторг. Маркиза окончательно мрачнеет и, высоко подняв голову, сидит сжав губы, прикрыв глаза. А девочка с удовольствием лакомится орехами.

— Я спросила просто так, из любопытства. Совершенно не знаю, чем бы мне здесь заняться. Мне никогда не доводилось быть так долго в море. Ужасная скучища!

Бедная тетушка, привыкшая к железному закону не повышать голос в присутствии посторонних, особенно, если посторонние ниже ее по положению, может только таращить глаза, да так энергично, что становится больно. Уже восемь лет прошло с тех пор, как умерли родители Анны — да простит их Господь за то, что они повесили девчонку ей на шею, — но она и не подозревала, что Анна такая глупая и нахальная. Чего только не пришлось пережить во время путешествия, и девочка, конечно, скучает, но говорить об этом пирату и чуть ли не навязывать ему свою компанию!

— Может, вас немного развлечет чтение? Господин де Лаплюм был очень рад книге, которую я послал ему, чтобы он мог читать в свободное от гребли время. Может, и вам это будет приятно. Вот, возьмите.

— Тетя не умеет читать.

Еще и это приходится проглотить Шарлотте. Хотя она действительно убеждена, что чтение только засоряет голову матерям и женам, вовсе ни к чему это идиотское сообщение о том, что маркиза де Комарес умеет и чего не умеет, тем более что пират явно кичится своей ученостью.

— Я узнал от господина де Лаплюма, что мадемуазель знает древние языки. Мы могли бы вместе почитать какой-нибудь латинский текст. Или маркиза де Комарес предпочитает стихи испанских поэтов?

— Нет, нет. Латинский текст — это прекрасно. Читайте, читайте, а я послушаю.

Лучше опередить Анну, а то она еще может сообщить, что тетушка едва мямлит на латыни во время церковной службы.

Утомительное чтение длится долго, гораздо дольше, чем может вынести Шарлотта-Бартоломеа, пережившая столько волнений и не очень жалующая поэтов, да еще под убаюкивающий рокот волн.

Хасан удивлен: оказывается, девочка весьма хорошо знает латынь и ей нравится рассуждать о достоинствах старых и новых текстов. Кроме того, Анна де Браес разбирается в лирической поэзии и способна по достоинству оценить изящество стихов.

Анна и Хасан так увлечены чтением и беседой, что даже не замечают громкого, с присвистом, храпа фламандки: все так же прямо тетушка сидит в кресле, несмотря на то что чепец съехал ей на нос, прикрыв половину раскрасневшегося лица.

На рассвете ветер усиливается, два следующих дня корабли треплет настоящая буря и им не удается заметно продвинуться вперед, но на третье, очень холодное, утро со сторожевых постов сообщают, что уже показался африканский берег. Небо по-прежнему хмурится.

Ночью в трюме завязалась драка между пленными и бывшими галерниками. В итоге — четыре трупа. Одного убили крюком во время схватки, остальным троим отсекли головы саблей: по закону каждый, кто затевает драку или подстрекает к ней, немедленно карается смертной казнью. Дисциплина на военном корабле — важнее всего. Едва наступает рассвет, трупы кладут на сходни и, препоручив их милости Аллаха, сбрасывают в воду. Если бы на борту находился христианский священник, он бы мог прочитать заупокойную молитву: по законам берберов каждый имеет право отправиться в царствие Господне в соответствии с обрядами своей религии, но на папских судах нет священника, который мог бы позаботиться о душах членов экипажа.

Комарес и Жан-Пьер де Лаплюм сидели на веслах и потому ничего не знали о случившемся. А о женщинах и говорить не приходится: они выработали для себя удобный распорядок дня и по утрам спят долго, как у себя дома, и даже еще дольше, поскольку им не надо идти к мессе в домовую часовню и выполнять прочие повседневные обязанности. У Шарлотты нет больше слуг, которыми надо командовать, а Анна избавилась наконец от всяких попрошаек и ужасных дуэний — надзирательниц и шпионок.

В общем, когда поднявшееся уже достаточно высоко солнце немного прогревает воздух, дамы вылезают из-под стеганых одеял и, покинув постель, лениво подходят к окну, где их ждет неизменное зрелище — все то же море, на поверхности которого подпрыгивают вторая галера и эскортирующий ее галиот. Но Пинар, который принес на завтрак галеты и анчоусы, сообщает, что скоро они высадятся на земле берберов. Тетушка в ужасе, Анна взбудоражена предстоящим событием:

— Наконец-то сегодня мы увидим что-то новое.

Пинар не посвящает их в то, что произошло ночью, — собственно, мальчик и значения этому не придал: для него такое — нормальное событие корабельной жизни. Зато он напоминает дамам, что на мостике идут приготовления к важной церемонии. К какой именно — он не успевает рассказать.

Анне хочется пройтись по палубе, чтобы посмотреть на берег с юта корабля, но тетушка непреклонна: нужно сохранять достоинство.

Шарлотта-Бартоломеа могла бы облегченно вздохнуть при мысли о скорой высадке на сушу, если бы ее не тревожила неопределенность их дальнейшей судьбы. Но испытание морем все-таки ужасно! Плавание в зимнюю пору не раз оборачивалось для них настоящими муками! Бедная маркиза де Комарес признавалась племяннице, что умереть было бы легче, чем выносить такие страдания, и по полночи проводила на коленях, призывая смерть. Но когда море ревело и готово было разнести корабль в щепки, она немедленно начинала возносить молитвы всем святым, чтобы они сохранили жизнь путникам, которые сейчас на водах, и умоляла ангелов, чтобы они удержали на поверхности всех, кто сам этого сделать не в состоянии.

«Для рая всякая смерть годится, но молю тебя, Господи, не дай мне стать утопленницей!»

Поскольку пребывание на судне подходит к концу, Анна старательно завязывает в узел те немногие вещи, которые она хочет взять с собой, а тетушка пытается привести в порядок свою прическу: накладные пряди отвалились, из буклей торчат папильотки. Ужас!

— Тетя, не мучайтесь зря. Ящики с нашим багажом и все остальное, что есть в трюме, привлекут куда больше внимания, чем наши персоны. Если хотите, я уберу все накладки и распущу ваши косы: они укроют вас как плащ.

Белокурые тонкие волосы Анны, стянутые сзади ленточкой, оставляют совершенно открытым ее худенькое детское лицо с полными любопытства глазами.

«У тебя на личике пять точек будущей красоты!» — говорила ей когда-то няня, но что это за удивительные точки, Анна не знает.

Тетушка никогда не разделяла предсказаний няни. К счастью, высоких титулов и заинтересованного покровительства короля оказалось достаточно для заключения выгодного брачного контракта, который маркиза де Комарес приняла как манну небесную. Увы, мечте этой теперь не суждено сбыться.

Тетушка смотрит на стоящую перед ней с гребнем в руках Анну и думает, что при такой внешности судьба ее будет предрешена раз и навсегда.

— Ты похожа на служанку. Покрой хотя бы голову.

На Анне ее короткая ярко-красная накидка с капюшоном.

Берег, должно быть, уже совсем близко: на мостике поднялась суета. Стучат молотки, с одного конца судна на другой перетаскивают грузы, отдаются команды, дамам совершенно непонятные.

Маркиза де Комарес облачилась в самое лучшее свое платье и решила наконец вопрос с прической, надев единственный сохранивший приличный вид чепец, из-под которого выпустила пару завитков, хорошенько их послюнив. Она снова закуталась в свою мантилью и ждет дальнейшего развития событий, сидя в кресле, напоминающем королевский трон, и стараясь сохранить невозмутимый и горделивый вид. И тут вдруг она подпрыгивает на месте от какого-то непонятного шума в каюте:

— Господи, опять эти животные!

Из-за всеобщей неразберихи Пинар забыл накормить виверр. Зверьки, когда они голодны, всегда напоминают о себе, но сегодня они особенно возбуждены. Анна считает, что они каким-то образом почуяли землю и потому подняли такую возню. Бедняжки, они устали от моря, им больше невмоготу, как и тетушке Шарлотте. Анна, которая столько часов забавлялась со зверьками, считает своим долгом утешить их. Но дверь в перегородке заклинило. Ясно, что виверры очень испуганы. Они сильно трясут клетку. Когда Анне удается с трудом сдвинуть перегородку и дверь поворачивается на петлях, оба зверька, Бог весть как вырвавшиеся из клетки, проскальзывают в образовавшуюся щель и, вылетев в большую каюту, начинают бешено носиться по ней — вверх, вниз, по стульям, столам, ящикам. Тетушка, столкнувшаяся с новыми врагами, поднимает ужасный крик и зовет на помощь, путая испанские слова с немецкими и фламандскими, закрыв лицо руками и неприлично задрав ноги. Анна тоже испугана. Выбрав мгновение, когда виверры затеяли между собой драку, она выбегает на середину каюты, хватает тетушку за руку и волочит к двери, ведущей на мостик.

С Божьей помощью им удается выскочить, захлопнуть за собой дверь и запереть ее на задвижку, не дав двум чертикам, которых Анна нежно называла своими милыми котятами, опомниться и броситься за ними следом.

— О, слава Богу!

Шарлотта-Бартоломеа де Комарес с облегчением вздыхает, а эта несчастная Анна де Браес, как всегда, смеется. Обе стоят лицом к двери: тетушка крепко вцепилась в ручку, а Анна держит задвижку.

Но вдруг мерный шум моря перекрывают громкие крики моряков — такие же дружные, как и тогда, когда они шли на абордаж.

Обе бедняжки испуганно вздрагивают, а когда крики стихают, медленно поворачивают головы и смотрят на ют. Должно быть, там и происходит церемония, на которую намекал Пинар.

Судно входит в порт. Берберские знамена с гербами Краснобородых развеваются и на судне, и на пристани.

На капитанском мостике выстроилась группа офицеров, в центре которой стоит Хасан, вооруженный как перед боем. И все же ясно, что он возвращается в родной порт.

Матросы, которые должны пришвартовать судно, уже на своих местах. Остальные члены экипажа стоят в торжественном строю.

И тут в воцарившейся тишине снова раздается крик, но совсем иной, крик одного человека.

Из бочки вытаскивают голого, измазанного черной липкой жидкостью надсмотрщика. Его волочат к первой носовой мачте, где уже устроен специальный помост.

Женщины слышали, что этот злодей — турецкий наемник, которого галерники хотели изрубить на куски еще в момент абордажа, но берберы посадили его вместе с остальными на весла.

Галиот Ахмеда Фузули, который на протяжении всего плавания шел во главе каравана, отваливает в сторону, чтобы пропустить папский флагман вперед. Наконец и вторая галера и галиот, замыкающий караван, входят в порт.

Руки и ноги надсмотрщика крепкими веревками привязаны к мачте так, что тело его слегка выгнуто. Хасан поднимает саблю. Стоящий рядом с ним офицер громко, на непонятном для женщин языке зачитывает что-то вроде приговора.

Два человека по обе стороны мачты тоже поднимают свои огромные кривые турецкие сабли, остальные стоят у лебедок, к которым тянутся веревки, привязанные к рукам и ногам надсмотрщика. Наконец папский флагман причаливает к пристани, где собралась огромная толпа встречающих, отряд кавалеристов, стражи и местная знать.

В ту самую минуту, когда швартовы падают на берег, Хасан опускает свою саблю: палачи несколькими взмахами отсекают приговоренному голову, руки и ноги, а приставленные к лебедкам матросы резко дергают за четыре веревки. Приговор приведен в исполнение. Надсмотрщик четвертован.

И снова экипаж, и офицеры, собравшиеся на палубе, и гребцы издают ликующий клич, на который толпа отвечает такими же восторженными криками, славя победу, молодого принца, Краснобородых, Аллаха.

Худой старик, счастливо улыбаясь, бежит по пристани мимо всадников, стражей, знаменосцев и бросается к уже спущенному трапу:

— Сынок, красавчик, радость сердца моего, наконец-то ты вернулся! Осторожно, не простудись, ведь дует трамонтана!

Осман Якуб, едва успев обнять своего любимца, уже пытается закутать его в принесенный из дому плащ — стеганый, темно-синий, в сверкающих небесных созвездиях, вышитых серебряными нитями.

Дрожащая Анна все еще стоит вцепившись пальцами в задвижку кормовой каюты и не может оторвать глаз от изрубленного на куски тела. Сгорбленная тетушка сидит на полу и плачет, прижавшись лицом к дверному косяку, вытянув босые ноги и бессильно опустив руки.