"Томас Манн. Непорядок и раннее горе (Новелла)" - читать интересную книгу автора

Корнелиус с ним подчеркнуто любезен еще и потому, что, по обыкновению
всех отцов, тотчас же начинает сопоставлять возможности и дарования чужого
юноши с сыновними, испытывая при этом горечь, зависть и стыд.
Взять хотя бы этого Меллера - примерный банковской служащий (он понятия
не имеет, так ли уж примерно трудится в своем банке Меллер), к тому же у
него несомненно особый талант, для совершенствования которого, конечно,
понадобилось немало знаний и упорства. Тогда как мой бедный Берт ничего не
знает, ничего не умеет и способен только гаерничать, хотя у него, пожалуй,
и на это недостает способностей! Стараясь соблюсти беспристрастность, он
тешит себя мыслью, что Берт как-никак недурной мальчик, возможно даже с
лучшими задатками, чем преуспевающий Меллер. Как знать, возможно, где-то в
глубине у него и бьется поэтическая жилка или еще что-либо эдакое, а
танцевально-кабацкие затей - пустое мальчишество, блуждающие огоньки в
трясине наших дней. Но отцовская зависть и пессимизм пересиливают. И когда
Меллер начинает новую песню, доктор Корнелиус уходит к себе.
Время близится к семи, а его внимание по-прежнему не сосредоточено;
вдруг он вспоминает о коротеньком деловом письме - его отлично можно
написать сейчас и таким образом убить время, - вот уже и половина
восьмого. В половине девятого подадут итальянский салат, стало быть, надо
поскорее выйти, опустить письма и получить в зимней мгле причитающуюся ему
толику воздуха и моциона. В гостиной давно уже возобновились танцы, а ему
надо пройти через нее, чтобы попасть в прихожую к своему пальто и галошам,
но теперь это не смущает профессора, его лицо уже примелькалось молодым
людям, он уже старый знакомый и не стеснит их. Он убирает свои бумаги,
берет письма, выходит и даже на минутудругую задерживается около жены,
которая сидит в кресле у двери его кабинета.
Она сидит и смотрит, иногда к ней подходят "большие" или кто-нибудь из
гостей. Корнелиус остается стоять рядом и тоже, улыбаясь, приглядывается к
веселью, теперь явно достигшему кульминационной точки. Есть здесь и другие
зрители: "сизая Анна", исполненная суровой добродетели, стоит у самой
лестницы, так как "маленькие" всё не навеселятся всласть, и она считает
себя обязанной присматривать за Байсером, чтобы он не слишком порывисто
кружился: при его "густой крови" это может стать опасным. Но и подвальные
жители хотят полюбоваться на развлечения "больших": дамы Хинтерхефер и
Ксавер стоят у двери в буфетную и смотрят во все глаза. Фрейлейн
Вальбурга, старшая из деклассированных сестер, так сказать олицетворяющая
собою кухню (называть ее кухаркой не следует, ей это не по нраву), смотрит
на бал своими карими глазами через шлифованные стекла круглых очков, дужки
которых она обмотала холщовой тряпочкой - чтобы не давили переносицу. Это
благодушная, потешная особа, тогда как фрейлейн Цецилия, младшая, хотя
отнюдь не молодая ее сестра, блюдет достоинство бывших представительниц
третьего сословия, отчего с ее лица не сходит величаво-спесивое выражение.
Фрейлейн Цецилии очень горько оттого, что из мелкобуржуазной сферы она
низринута в подвал для прислуги. Она решительнейшим образом отказывается
надеть наколку или что бы то ни было, свидетельствующее о ее положении
горничной, и самые мрачные мгновения ее жизни наступают регулярно каждую
среду, когда Ксавер уходит со двора и ей приходится подавать ужин. Она
ставит блюда на стол, отвернув лицо и сморщив нос, - поистине свергнутая
королева! Истинная мука смотреть на ее унижение, и однажды, когда
"маленькие" случайно ужинали со взрослыми, оба они, взглянув на Цецилию,