"Томас Манн. Луизхен" - читать интересную книгу автора

нарисованный Гений. С другого конца, почти до самой сцены, тянулись
длинные, убранные цветами столы, за которыми лакомились весенним пивом и
телятиной гости адвоката Якоби: юристы, офицеры, коммерсанты, художники,
видные чиновники со своими супругами и дочерьми, - человек полтораста,
если не больше. Одеты все были просто: мужчины в черных сюртуках, дамы в
светлых весенних платьях, ибо законом сегодняшнего праздника почиталась
веселая непринужденность. Мужчины с кружками в руках сами бегали к большим
бочкам, стоявшим у стены, и в огромном, пестром и светлом зале,
наполненном сладковатым тяжелым запахом хвои, цветов, людей, пива и еды,
стоял гул от стука ножей и вилок, от громких нецеремонных разговоров,
звонкого, любезного, оживленного и беззаботного смеха.
Адвокат, бесформенный и беспомощный, сидел в конце одного из столов,
близ сцены; он мало пил и время от времени, с трудом выжимая из себя
слова, обращался к своей соседке, советнице Хаверман.
Он трудно дышал, углы его рта опустились, заплывшие
мутновато-водянистые глаза смотрели неподвижно и отчужденно на радостное
веселье, словно было в этом праздничном угаре, в этом шумном оживлении
нечто бесконечно грустное и непостижимое.
Но вот гостей стали обносить огромными тортами, все перешли на сладкие
вина и начали произносить тосты. Господин Гильдебранд, придворный актер, в
речи, состоявшей сплошь из классических цитат, даже на древнегреческом
языке, воздал хвалу весеннему пиву. Асессор Вицнагель изысканным жестом
чокался с дамами и, набрав из ближайшей вазы и со скатерти букет цветов,
сравнивал каждую даму с одним из них. Амра Якоби, в платье из тонкого
желтого шелка, сидевшая напротив него, была провозглашена "прекрасной
сестрой чайной розы".
Выслушав этот тост, она поправила рукой свои мягкие волосы и с
серьезным видом кивнула супругу, Толстяк поднялся и чуть было не испортил
всем настроение, с противной своей улыбкой пробормотав несколько жалких
слов. Раздались жидкие неискренние возгласы "браво", и на миг воцарилось
гнетущее молчание. Но веселье быстро взяло верх, и захмелевшие гости
начали подниматься из-за столов, курить и собственноручно с грохотом
выдвигать из зала мебель; пора было начинать танцы.
Время уже приближалось к полуночи, и непринужденность царила полная.
Часть общества высыпала в пестро освещенный сад, чтобы глотнуть свежего
воздуха, другая оставалась в зале; собравшись группами, гости курили,
болтали, цедили из бочек пиво и тут же пили его.
Но вот ей сцены раздались громкие звуки труб, призывающие всех в зал.
Музыканты - с духовыми и струнными инструментами - разместились перед
занавесом; стулья расставили рядами, на каждом лежала красная программка,
дамы заняли места, а мужчины встали за ними. Наступила тишина, полная
напряженного ожидания.
Маленький оркестр заиграл шумную увертюру, занавес раздвинулся, и -
смотрите, пожалуйста, - на сцене появилась целая толпа препротивных негров
в кричащих костюмах, с кроваво-красными губами. Они скалили зубы и орали
во всю глотку.
Концерт поистине стал вершиной праздника. То и дело раздавались
восторженные аплодисменты, и, номер за номером, разворачивалась умело
составленная программа, Госпожа Гильдебранд вышла в напудренном парике и,
стукнув длинной тростью об пол, спела не в меру громким голосом "That's