"Осип Мандельштам. Воспоминания, очерки, репортаж " - читать интересную книгу автора

из Константинополя, юродивый молодой турок, скребущий пол зубной щеткой,
белый офицер, бежавший из Ганджи. Офицера берет на поруки французская
миссия. Турка выталкивают пинками на свободу. Остальных в Крым. Нас много.
Ничем не кормят, как в восточной тюрьме. Кое у кого есть деньги. Стража
благодушно бегает за хлебом и виноградом. Раскрывают дверь и впускают
рослого румяного духанщика с подносом персидского чаю. Читаю нацарапанные
надписи; одна запомнилась: "Мы бандитов не боимся пытки, ловко фабрикуем
Жордания кредитки". Одного выпускают. Он по глупости опять заходит в
советскую миссию, на другой день возвращается обратно. Похоже на фарс, на
какую-то оперетку. С шутками и прибаутками людей отправляют туда, где их
убьют, потому что для крымской контрразведки грузинская высылка высшая
улика, верное тавро. Я вышел в город за хлебом, с путником-конвойным. Его
звали Чигуа. Я запомнил его имя, потому что этот человек меня спас. Он
сказал: - у нас два часа времени, можно хлопотать, пойдем куда хочешь. - И
таинственно прибавил: - я люблю большевиков. Может, ты большевик?
Я, оборванец каторжного вида, с разорванной штаниной, и часовой с
винтовкой ходили по игрушечным улицам, мимо кофеен с оркестрами, мимо
итальянских контор. Пахло крепким турецким кофе, тянуло вином из погребов.
Мы заходили, наводя панику, в редакции, профсоюзы, стучались в мирные дома
по фантастическим адресам. Нас неизменно гнали. Но Чигуа знал, куда меня
ведет, какой-то человек в типографии всплеснул руками и позвонил по
телефону. Он звонил к гражданскому генерал-губернатору. Приказ: немедленно
явиться с конвойным. Старый социал-демократ смущен. Он извиняется. Военная
власть действует независимо от гражданской. Мы ничего не можем поделать.
Я свободен. Могу курить английский табак и ехать в Москву.
Перегон Батум-Тифлис. Мальчики и девочки продают в корзинках черный
виноград-изабеллу - плотный и тяжелый как гроздья самой ночи. В вагоне пьют
коньяк. Разгоряченная атмосфера пикника и погоня за счастьем. Вандервельде с
товарищами уже в Тифлисе. Красные флажки на дворцах и автомобилях. Тифлис,
как паяц, дергается на ниточке из Константинополя. Он превратился в
отделение константинопольской биржи. Большие русские газеты полны добродушья
и мягкой терпимости, пахнет "Русским Словом", двенадцатым годом, как будто
ничего не случилось, как будто не было не только революции, но даже мировой
войны.

ПЕРВАЯ МЕЖДУНАРОДНАЯ КРЕСТЬЯНСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ

Горой пухнет лестница, ведущая в Андреевский зал, и упирается в
лубочную живопись: Александр III принимает волостных старшин. Огромное
полотно, царь, похожий на лихача, окруженный старшими дворниками в поддевках
и бляхах и коронационными бурятами.
Мимо этого музейного сокровища, туда, где непомерно-высокий зал, с
бальным светом, приютил отважных разноязычных друзей, собравшихся к нам в
гости для крепкой беседы.
Первое впечатление - именно беседы, а не "заседания". Многие встали с
мест и облепили переводчика. Тот, с акцентом немецкого волжского колониста,
перекладывает только что сказанную иностранную речь. Двое или трое слушают
его по-крестьянски, вытянув голову, всем корпусом наклонившись.
А рядом та же речь журчит в английском пересказе, и, уже не вставая с
мест, хладнокровно слушают американские фермеры и индусы, японцы.