"Д.Н.Мамин-Сибиряк. Автобиографическая записка (Воспоминания) " - читать интересную книгу автора

благодаря массе воды он казался гораздо красивее нашего Висима. От него до
Тагила было что-то около двадцати верст, но характер дороги сразу менялся, -
это была просека, которая шла прямою линией, так что с вершины каждой горы
открывался вид верст на пять, и благодаря этому получалось такое
впечатление, точно вы едете по какому-то коридору. - Точно плетью ударено по
горам, - объяснил наш кучер Паньша. - Никакого фасону...
Кучер Паньша был типичный заводский кучер, ленивый, сильный, с выбритым
затылком и сознанием собственного кучерского достоинства. Это был истинный
сын знаменитой когда-то заводской конюшни, заменявшей собой острог, пожарную
и место экзекуции. По сибирской привычке, Паньша лихо пускал в гору, кричал
на встречных и вообще держал себя с шиком настоящего заводского кучера.
Начиная от Черноисточинского завода, я уже чувствовал себя чужим все
больше и больше, точно въезжал в какое-то чужое государство. Вероятно,
Терентий Никитич подметил начинавшийся у меня упадок духа и старался, по
возможности, направить мои мысли в другую сторону. Теперь не могу в точности
припомнить, что он мне рассказывал, но в памяти сохранились только отрывки
истории какого-то Демидова, одного из родоначальников этой знаменитой
фамилии уральских заводчиков, который жил где-то на островах Черного озера,
под Белою горой. Потом он рассказывал о медном тагильском руднике, о
знаменитой Высокой горе, составляющей сплошную массу магнитного железняка в
тридцать пять миллиардов пудов. Но все эти вещи меня сейчас мало
интересовали, и мысль о том, что мы с каждым шагом дальше и дальше уезжаем
от Висима, заслоняла все остальное. Мне начинало казаться, что я делаюсь все
меньше и меньше и что впереди - все чужое и враждебное. В самом деле, кому
какое дело до какого-то мальчишки? Ведь на свете так много детей, у которых
под рукой была какая-нибудь защита, а я был один, один, один...
- Ну, что ты молчишь? - спрашивал меня Терентий Никитич и ласково
трепал по спине.
А я думал о своем Висиме, который делался все милее и милее. Мне
припоминался Терентий Никитич, каким я его знал в заводской конторе, когда
он сидел за своим письменным столом, потом когда он по праздникам пел свежим
тенорком на левом клиросе нашей церкви, наконец, когда он бывал в нашем доме
в дни семейных праздников, как именины отца. Младший сын Терентия Никитича,
Алеша, был нашим приятелем с Костей и принимал живое участие в наших играх и
шалостях.

III

С раннего детства я испытывал какое-то непонятное и жуткое чувство,
когда с отцом приезжал в Тагильский завод или Екатеринбург. На меня
угнетающе действовала эта масса домов, торопившиеся куда-то люди и вся
обстановка людного, бойкого места. Мне казалось, что здесь именно живут всё
гордые и сердитые люди, которые почему-то должны меня презирать. Так было и
теперь, когда мы въезжали в Тагил с Терентием Никитичем.
- Вот она матушка, Высокая гора, - объяснял мне Терентий Никитич,
указывая влево на небольшую сравнительно гору с остатком соснового леса на
вершине и разрытым уступами боком, по которому ползли рудниковые таратайки,
точно мухи. - На тысячу лет руды хватит... А вон видишь громадную зеленую
трубу, - это медный рудник. Медная руда лежит глубоко в земле, сажен на
восемьдесят. Трудно работать под землей, душно...