"Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк. Из далекого прошлого. Воспоминания " - читать интересную книгу автора

перестали бояться. Смелости и предприимчивости оказался даже излишний
запас, выражаясь в школьных драках и соответствующих возрасту шалостях. Я
два раза тонул, приходил домой с синяками, подвергался разным опасностям,
уже совсем не по возрасту. Этот боевой период раннего детства совпадает с
воспоминанием о первом друге. Это был сын заводского служащего,
бледнолицый, с зеленоватыми глазами и вечной улыбкой на губах. Его звали
Костей. Я не помню, чтобы этот мой первый друг хотя бы когда-нибудь
рассердился, - он вечно был весел и всегда улыбался. Милый Костя! Его давно
нет на свете, и я вспоминаю о нем с особенной любовью, как о родном и таком
близком человеке, которого не можешь отделить от самого себя.
В детской дружбе заложена какая-то таинственная сила, которая проходит
через всю остальную жизнь. Те, кого мы любили в детстве, служат точно
путеводными маяками для остального жизненного пути. Моя встреча с Костей
окрасила не только мое детство, но и юность дорогими впечатлениями и первым
дорогим опытом. С нам вместе мы начали самостоятельную жизнь, именно ту
жизнь, которая начиналась за пределами детской комнаты, захватывала все
родное селенье и потом увела на зеленый простор родных гор. Вместе с Костей
же явилась и новая книга.
- У меня отец всё романы читает, - рассказывал Костя, коверкая
ударение. - И чем страшнее, тем лучше для него. Хочешь, почитаем вместе?
Есть "Черный ящик", "Таинственный монах", "Шапка юродивого, или
Трилиственник".
Я, конечно, согласился с величайшим удовольствием. Отец Кости имел
привычку перечитывать свои любимые "романы" по нескольку раз, и книги имели
очень подержанный вид, а некоторые листы были точно изжеваны теленком. Из
всей этой библиотеки на меня произвел самое сильное и неизгладимое
впечатление знаменитый "Юрий Милославский" Загоскина. Для него я на время
забыл даже Гоголя и других классиков. Увы! Таких романов нынешние авторы
уже не пишут...
- Люблю почитать романы, - говорил отец Кости. - Только я по-своему
читаю... Меня, брат, никакой сочинитель не проведет. Я сперва прочитаю
конец романа, если все благополучно кончилось, ну, тогда я уж с начала за
него примусь. Учен я довольно... Прежде, бывало, читаешь-читаешь, а до
конца дочитал, - глядь, либо кого убили, либо кто умер. Нет, покорно
благодарю!.. Я и без сочинителя знаю отлично, что все мы помрем. Мало ли
горя кругом, а тут еще в книге его вычитывай...
Его звали Романом Родионычем. Это был человек маленького роста, с
большой кудрявой головой. Он тоже вечно улыбался, как и Костя, - это была
фамильная черта. Вообще окружавшие мое детство люди отличались великим
добродушием, и я не помню ни одного злого человека, за исключением
нескольких старух раскольниц, злившихся, так сказать, по обязанности, чтобы
не проявить по отношению к нам, ребятам, преступной бабьей слабости. Роман
Родионыч всегда находился в прекрасном расположении духа, а когда впадал в
отличное, то декламировал удивительнейшие стихи:

Людовиг, говорят,
В один миг, говорят,
Все постиг, говорят,
Пить хотел, говорят,
Не умел, говорят,