"Луиджи Малерба. Змея (Роман)" - читать интересную книгу автора

чего-то, словно хотела спросить: ну а что теперь?
А что? Ничего. Я сидел себе, как путник, одолевший трудную дорогу и
добравшийся наконец до дома, где, он знает, ждут его все прелести жизни и
дверь приоткрыта: толкни и входи, но он почему-то медлит. Ну вот, сидишь и
занимаешься сравнениями, говорил я себе, хотя тебе прекрасно известно, что в
подобных случаях надо шевелиться. Это как на войне - там тоже нельзя
засиживаться на месте. Когда ты идешь в атаку, то даже поражение тебя не
бесчестит, а если ты сидишь без дела, ничего не произойдет, а хуже "ничего"
на свете не бывает.
Шевелись, подстегивал я себя и наконец начал действовать. У меня есть
одно необыкновенное оружие. Не многие умеют им пользоваться. Я наделен
особой способностью двигать языком - могу закручивать его винтом, могу
заставить его вибрировать и по горизонтали, и по вертикали (по отношению к
осевой линии лица), могу подтянуть его к самой гортани, а потом выбросить
вперед с силой - как таран, или легонько - как удочку, могу держать язык
совершенно неподвижным несколько минут, а потом пустить его скачками, словно
он у меня с цепи сорвался. Я умею сворачивать его в трубочку, как дорожку, а
потом внезапно распрямлять, умею вращать им, как пропеллером, бить, как
хлыстом, втыкать его, как шпагу, распластывать, как простыню, или
размахивать им, как флагом; он может быть у меня твердым, как кусок железа,
или дряблым, словно медуза. Но для достижения наибольшего эффекта необходима
внезапность. Как на войне. И еще все должно быть в темпе. Без этого ничего
не выйдет - так, чепуха какая-то и все. Нужный темп выработать нельзя, это
природный дар, который можно только совершенствовать, но в том случае, если
вы им наделены.
Когда женщина "соответствует", я могу изобразить даже пробку от
шампанского: свернуть язык петлей (женщина должна просунуть в нее свой) и
резко дернуть. Из-за образовавшегося вакуума получается хлопок. Со стороны
ничего не слышно, так что этот фокус можно проделывать и при посторонних.

Без четверти шесть утра мы были еще там, в моей "шестнсотке"-универсале
с запотевшими стеклами. Происходило это 27 марта, в день, полный любви и
ветра. Солнце взошло ровно в шесть часов восемь минут. Это был день
Сан-Джованни Дамашено и Сант-Аугусты Верджине, время страстной заутрени, как
явствует из книги гаданий "Барбанера" (стр. 57). Когда я открыл глаза
(целуясь, я всегда их закрываю), вокруг нас не было никого, все машины
исчезли, только двое верховых полицейских ехали мимо. Птицы уже пробудились.
Одни, запрокинув голову, пели среди ветвей, другие кружили в воздухе, словно
обезумев от дневного света, затмившего свет городских фонарей. Да, умение
целоваться - это искусство.
Какой-то воробей присел на капот моей машины, потом сорвался с места и
облетел вокруг памятника Гарибальди, героя нашего Рисорджименто. Строго
говоря, на протяжении всей ночи у нас с Мириам был один сплошной долгий
поцелуй.
Я не люблю прибегать к каким-то внешним эффектам, чтобы поразить
женщину. Предпочитаю классический прием поцелуя. Мириам откинулась на спинку
сиденья, точно я ее избил. Глаза у нее блестели, а вокруг них залегли тени,
словно у горячечного больного, вид у нее был просто измочаленный. Она
смотрела, как я закуриваю сигарету, и попросила дать ей потянуть. Я стал
подносить сигарету и к ее губам. Она выпускала облачко дыма и просила еще.