"Олег Малахов. Непоправимость волос" - читать интересную книгу автора

преградит путь движению ваших мыслей. И вроде бы не было войны, и она вовсе
не намечалась, но отчим займется сексом, у девочки будет слишком много
заданий. Нужно спросить у нее, с кем она предпочитает остаться и жить. Он
играл с ней целыми днями. Конечно, со мной, останется она.

Странные желания. Я смотрю на переводчицу в кинотеатре, в кинозале,
сидя на последнем ряду и заглядывая в ее кабинку. Как всегда, думаю о
переводчице, не о переводчике, а что он мне может показать, что может
открыть, если я не возьму его в полет?..

После того, как ты поселилась внутри меня, ты стала моим братом,
представлялась секретаршам моей тенью, женщиной становясь, прикасаясь к моей
небритой щеке, распространяя запах возбужденного тела в воздухе над местом
моего приземления в твое сообщество. Ты умудрялась запираться в моем
организме и часами перечитывать там мои рассказы, о себе же самой, тобой же
самой спровоцированные, и практически созданные, лишь использованными
пальцами моими, а мой голос менялся, и превращался в твой сладкий голосок, и
по телефону я соблазнял молоденьких студентов.

С первых же кадров источающаяся вонь отягощала сознание. Все,
оказывается, заключалось в бестолковом поиске абсолютного "ничто" при
наличии подавляющего "все". Сибаритство порождало тошнотворные ощущения.
Они, какие-то непонятные мне художники, погруженные в культивацию своего
образа жизни и отношения к ней. В них так мало ее оказалось. В ней были лишь
желания обрести стоическое состояние медитативного самопознания и
самосовершенствования, однако строение их действий, порывов и беспомощность
в обретении простой подчиненности молодым взглядам, чистым и открытым,
превращала все их попытки в фарс без цели.
Но что ты, захватившая меня, и потерявшая меня в себе, или встающая
вместо меня каждый день из холодной постели, что ты будешь делать, когда я
вырасту, когда я аккуратно начну воспитывать незнакомых тебе детей, их
взрослых родителей, выступать с докладами на встречах лауреатов всех
мыслимых премий, открывающих путь в историю, пить крымский портвейн и
обращаться небрежно с маленькими нимфетками, там, на знойных туристических
тропах, и в свободолюбивых студенческих автобусах...

До моего "да" ты примирялась с моими многочисленными "нет". Я устраивал
для тебя прослушивания, приглашал на выставки известных мне творцов. А потом
уединялся с тобой в их гримерках, нам было ведь там хорошо... Нисколько не
жалею о том дне, когда площадь Отсутствия заполнилась твоим бестактным
запахом, уведшим меня от петиций ООН, глупых статей продажных
корреспондентов, на которых обрушивалась моя критика. Мы стали мужчиной и
женщиной. Нам было 20 лет, потом нас не могло не быть, без лет, без уз, без
бездны вокруг, мы как-то по-своему довольно-таки своевольно обходились с
ней, и покидали ее ради вспышек чувств, нескрываемых, вытекающих наружу,
когда мы находились все еще внутри себя. Нами наслаждались грозовые тучи.
Одетыми не по сезону, но не поддающимися объяснению, личностями.

Я был твоим ажиотажем, ты - моим непромокаемым трико.