"Hаталья Макеева. Посмертные похождения ЛИБа." - читать интересную книгу автора

Natalia Makeeva 2:5020/859.44 16 May 98 00:59:00

Посмертные похождения ЛИБа.

Как-то раз мне привиделся труп старика ЛИБа. Он был как живой - почти
живой. Hе знаю, почему я решила, что он мертв - наверно, интуиция как
всегда сделала свое черное дело и свалила восвояси. ЛИБ величественно плыл
по огромной, полноводной реке. Люди толпились на берегу, что-то кричали,
шумели, но, как ни странно, никто не плакал.
Они бросали в воду мелкие монетки - на счастье, поднимали детей - пусть
надолго запомнят это зрелище. А ЛИБ плыл и плыл, покоясь на небольшом
островке из живых цветов. Иногда в складках дряблой кожи начинала блуждать
счастливая улыбка, вскоре терявшаяся где-то на подбородке. Когда кто-то на
берегу слишком громко выкрикивал его имя, ЛИБ осторожно приподнимался,
медленно поворачивал голову в сторону толпы и приветственно поводил правой
рукой, шевеля губами, как если бы вновь говорил что-то бесконечно важное.
Hо повсюду гремела праздничная музыка и никто не слышал его. Тогда ЛИБ
ложился на спину, складывал руки на огромном вздувшемся животе и продолжал
путешествие. pесенний ветер играл красными и черными лентами на траурных
венках, служивших ему подушкой, птицы садились и клевали блестящие
украшения, как и при жизни покрывавшие широкую грудь мертвого ЛИБа. Он был
похож на огромного жука с причудливым панцирем, спустившегося отдохнуть на
цветочное ложе. Он плыл и нет-нет, да и думал "еще не все кончено, я еще
полечу !" Hо душный запах красных гвоздик и белых хризантем затаскивал его
в вязкие объятия сна, терпеливо повторяя: "нет, успокойся, твое место
здесь, лежи себе, плыви, а там - посмотрим...", давая ЛИБу понять, что
"там" не будет ничего - плавание - это и есть то, что простые люди называют
"последний путь". С той лишь разницей, что их обычно не провожают
восторженные, умиленные толпы.
ЛИБ был выше простых смертных и он это знал. При жизни миллионы
человеческих судеб зависели от его, ЛИБа, прихоти. p последние лет десять
он настолько проникся идеей собственной значимости, что стал смотреть на
мир глазами отчасти - ребенка, отчасти - спокойного, умиротворенного
китайского мудреца. А всего один звук, вернее - два - короткое
причмокивание и долгое, созерцательное "а..." исходившие из его уст,
значили для людей больше, чем долгие пламенные речи иных вождей. ...Прямо
перед лицом ЛИБа висело огромное небо, в котором носились птицы и самолеты,
все было прекрасно и ничто не ранило. p небе ничего не менялось - изо дня в
день все тот же умиротворяющий, привычный шум. ЛИБ уплыл далеко от тех
мест, где его знали и помнили, уже никто его не видел, не узнавал, не хотел
помнить. Иногда ему становилось немного грустно, но какой-то случайный
всплеск или шорох уносили мысли в туманное прошлое, где и благополучно
тонули в реве рукоплещущей толпы. "Эх, сейчас бы в баньку, да вот сердце
шалит 0 нельзя..", - подумал ЛИБ. "Ква-ква-кое...", - засмеялись лягушки в
заводи; "Дз-зер-дзе...", - пропела невидимая стрекоза. У него не было
сердца - санитар в грязном халате аккуратно извлек обмякший, изношенный
кусок мяса и, напевая какую-то идиотскую песенку про несчастную любовь,
положил его в стеклянную банку и унес. ЛИБ догадался, что сердце будут
кромсать, препарировать, заливать чем-то нехорошим, а потом, скорее всего,
сожгут. Последнее ему понравилось больше - картина поедания родной плоти