"Дэвид Мэдсен. Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению " - читать интересную книгу автора

пользовалась небольшим устройством с двумя шипами, какого я никогда раньше
не видел.
- Это называется forchetta, - сказала она, тихо засмеявшись. - На,
попробуй.
Я попробовал, и у меня получилось, но для меня оно было очень
неудобно. Я никогда раньше не ел с блюда, я никогда раньше не пил вина из
стеклянного кубка, я никогда не промокал, как она, губ, так мило, так
незаметно, квадратным куском белоснежной, накрахмаленной ткани. Мне вдруг
захотелось расплакаться.
- Не надо волноваться, - сказала она мягко, с едва заметной грустью в
голосе.
- Но я все равно волнуюсь. Ничего не могу поделать.
- Знаю. Все это, - она повела в воздухе длинной тонкой рукой, - все
это ничего не значит. Это всего лишь обстоятельство. Тебе кажется, Пеппе,
что у нас очень мало общего? У тебя и у меня?
- Кажется, - проговорил я запинаясь. - Мне кажется, что я... что я
здесь чужой.
- Но ты здесь свой! - воскликнула она, и ее серьезность меня вдруг
удивила. - У нас все общее, поверь мне.
- Не понимаю, не знаю, зачем вы меня сюда привели. Вы так красивы, а
я... а я так...
- Так уродлив?
- Да. Уродлив.
- Но ты ведь не боишься, Пеппе?
- Нет, не боюсь.
Она начала вдруг делать что-то непонятное. Она поднялась со стула и
стала расстегивать лиф на платье.
- Что вы делаете?
- Хочу что-то показать тебе.
Парчовая ткань повисла вокруг ее талии, а она ловкими пальцами
расстегнула простую белую нижнюю рубашку.
- Посмотри на меня, Пеппе. Посмотри.
Одна грудь была совершенна: гладкая, полная, молодая, упругая,
маленький розовый сосок выступал на фоне более темной, покрытой мурашками
ареолы; а другая была отвратительно уродлива, похожа на маленькую
сморщенную сливу, а не на грудь, и больше была похожа на мерзкий нарост.
Кожа вокруг нее была сморщена, вся в больших пигментных пятнах, которые шли
вдоль бока к талии.
- А так я красива, Пеппе?
У меня не было слов.
- Видишь? - сказала она, улыбнувшись. - Я же говорила, что у нас есть
еще кое-что общее, кроме любви к темноте и тишине.
Она снова застегнулась.
- Идем, пора поговорить.
Потребовалась бы бесконечность для того, чтобы рассказать вам обо всем
неслыханном, немыслимом, невероятном, о котором она мне говорила, и почти
все это было выше моего понимания. Она часто использовала слово "ересь", а
это, как я знал, - сознательное и злостное отрицание святой истины,
доносимой нам Господом через свою Церковь, и за ересь людей надо жестоко
наказывать, чтобы спасти их души. Она поведала мне невероятные истории,