"Виктор Лысенков. Тщеславие" - читать интересную книгу автора

того случая. Вот эту. Но им даже не надо подавать - сами возьмут. Какие
прозрачные ручейки с неба! Да, эта стоит и все равно плывет. Как бы ее
назвать? Корабль - это точно - он. А она? Кораблиха? Ха-ха! Вот кретин! Нет,
не нужны мне его минонесец с миноноскою! Шхуна же есть! Но она - больше.
Плавбаза. Точно - плавбаза! О, как ее развело - во всю ширь, как быстро она
заколебалась и расплылась, заняв все пространство, и он уже не понимал, это
туманное белое пространство - все она или нечто другое? Как бы разобраться в
этом животрепещущем вопросе! В истопники? Но он тогда зло сказал Петрову
(Петров - а половинка!): "Ну да - если бы не светила слава из этой котельной
- тебя бы сюда под пистолетом не загнали. Уже, наверное, накропал роман про
свой подвадьный героизм и скоро повалятся доллары, всемирное признание, а
там - и Нобелевская премия?" Петров побелел от его наглости, но сделать
ничего не мог. А Сергей окунул его еще раз с макушкой: ""Пистолет дать?
Застрелишь меня. Вот так: (он по-чаплински приставил указательный палец к
виску и сказал Пук!" Диссидент не мог из той гущи ответить, и Сергей сказал
студенту-заочнику литинститута, который водил его по заманчивым и
недоступным толпе адресам: "Пошли, выпьем, что ли? За будущих лауреатов
межпланетных, нет - межгалактических премий?" Старый знакомый согласился,
хотя премии и его кольнули: иначе какого хрена он в тридцать пять поступил в
заочный литинститут? Славы и денег! Или: денег и славы! Остальное -
приложится. Хотя кто из этого лит стал Нобелевским лауреатом? Шолохов?
Пастернак? Пастернак... Водили нас походами. Нет, водили нас за нос. Надо же
- чушь читают и не видят в упор, что это - чушь. Свеча, видишь ли, горела НА
СТОЛЕ. А дальше, дальше! - На озаренный потолок ложились тени, скрещенье
рук, скрещенье ног..." Ну и секс - сто тридцать седьмая поза "Ветвей
персиков". Никак на полатях занимались любовью? И если на полатях - что это
за свеча - насквозь светить? К славе, к корыту рвутся сердца. Да, да! Зачем
тогда эта хреновина: "Не шумиха, не успех". Какая поговорочка! И чего это
он, длинноногий, шастал по эстрадам? Как и Маяковский. Как и Есенин.
Северянин. Да несть им числа! А нынешние, нынешние! Начали - в зале
политехнического, потом - перебрались на стадионы. И ложь стала больше. Все
они влюбились в Ленина, комсомол и весну.
Что же он запомнил? Как здорово, что он уже все понял со своими
стихами. А его приятель, по долгу бурсака литинститута что-то носил в
редакции что-то показывал, что-то получал в ответ.
... Они шли в журнал (Сергей проклинал себя за то, что ему было приятно
идти в ЖУРНАЛ, который он столько мог читать в своем далеком азиатском
мареве, было фактом! Ему было приятно), к поэту, которому было уже больше,
чем Пушкину, и он издал (Сергей не поверил сначала своим ушам) - 28
сборников поэзии. Но ни одного стихотворения этого поэта (дважды лауреата!)
он не помнил, ничего близкого даже буре, которая воет и крутит снежные
вихри.
Поэт держал себя так, будто внутри у него находились сразу все его
двадцать восемь сборников и он, только он ощущал их гениальность,
неповторимость, песенность и самобытность (сколько таких словечек успело
проскользнуть во время такого доброжелательного разбора стихов его друга,
временного москвича!) и эту значимость нагонял он сам, и - удивительное дело
- работа, - все эти комнаты, шкафы, люди, с сигаретами во рту - даже
женщины. Как это значимость какой-нибудь посредственности придает сама
обстановка.